– Скажи.

– Прости… мама.

– А еще что?

– Так ты мне расскажешь, что знаешь о Кейте и Нашей Джейн?

– А еще что?

– Прости, что я наговорила столько отвратительных вещей… мама.

– Прости и все? И этого достаточно?

– А что еще сказать?

– Действительно, что ты можешь сказать? Сейчас – ничего. Я на тебя посмотрела, я тебя послушала. Ты сказала, что я жульничаю. Сравнила меня с горным отребьем. Я знала, что ты когда-нибудь выступишь против меня. Знала, что стоит мне отвернуться, как за моей спиной ты вытворяешь отвратительные вещи: ложишься на бок, извиваешься, делаешь себе приятное, так? А потом полезла в спор со мной… Теперь я должна сделать все возможное, чтобы выгнать из тебя дьявола.

– А потом скажешь мне, где Кейт и Наша Джейн?

– Когда закончу. Когда спасу тебя. Потом… может быть.

– Мама… Зачем тебе сейчас спички? Сейчас же светло, свечи не нужны, пока не стемнело.

– Иди принеси куклу.

– Зачем?! – в отчаянии закричала я.

– Не спрашивай зачем. Делай, что говорят.

– Так ты мне расскажешь, что ты знаешь о Кейте и Нашей Джейн?

– Все я тебе скажу. Все, что знаю.

Она зажгла одну из этих длинных спичек.

– Неси куклу, пока я не обожгла себе пальцы.

Я с плачем побежала наверх, упала на колени и достала из-под кровати куклу, которая представляла мою умершую маму, мою молодую маму, чье лицо я унаследовала.

– Прости, мама, – плакала я, покрывая ее жесткое лицо поцелуями, потом снова побежала вниз.

На второй ступеньке снизу я оступилась и упала. Встала и захромала к Китти, как могла быстро. Я так подвернула лодыжку, что хотелось кричать.

Китти стояла возле камина в столовой.

– Положи ее туда, – холодно приказала она, указывая на решетку для дров внутри камина.

Там лежала пара чурбаков и лучина. Все это Кэл положил для виду, потому что Китти не терпела запаха дров, говорила, что от дыма дом будет грязным и «весь провоняет».

– Пожалуйста, не сжигай ее, Ки… мама!

– Ты нанесла мне такой вред, что его ничем не поправишь.

– Ну пожалуйста, мама! Ну прости меня! Не надо трогать куклу. У меня ведь нет фотографии матери. Я никогда ее не видела. Это все, что у меня есть от нее.

– Лжешь!

– Мама… Она не виновата в том, что сделал мой отец. Она умерла, а ты живешь. Ты в конце концов вышла победительницей. Ты вышла замуж за Кэла, человека в десять раз лучше моего отца.

– Положи эту отвратительную штуку в камин! – приказала Китти.

Я попятилась, вынуждая ее наступать на меня.

– Если ты хочешь знать, где Кейт и Наша Джейн, отдай мне эту противную куклу по собственной воле. Не заставляй меня отнимать ее у тебя – иначе ты никогда не отыщешь своего братишку и сестренку.

По собственной воле.

Ради Кейта.

Ради Нашей Джейн.

И я отдала ей куклу.

Китти положила мое сокровище в камин. Слезы рекой покатились у меня из глаз. Я упала на колени и склонила голову в беззвучной молитве – словно это моя настоящая мама лежала на погребальном костре.

Я с ужасом наблюдала, как пламя моментально охватило кружевное платьице с жемчужинками и хрустальными бусиками, как огонь набросился на серебристо-золотые волосы, как удивительно похожая на живую кожа стала таять в огне и два маленьких язычка пламени поглотили длинные, темные, закрученные кверху ресницы…

– Теперь слушай, ты, деревенщина, – произнесла Китти, когда все было закончено и мое невосполнимое сокровище – кукла-портрет моей мамы – лежало в пепле. – Не думай говорить об этом Кэлу. Улыбайся, будь веселой и довольной, когда придут гости. Хватит тебе реветь! Это была только кукла! Только кукла!

Но эта кучка пепла в камине была для меня пеплом моей мамы. Кукла подтвердила бы мои претензии на будущее. А теперь как я докажу, кто я такая, как, как?

Не в силах удержать себя, я бросилась к пеплу и извлекла из-под него хрустальную бусинку, скатившуюся под решетку. Она заблестела у меня в ладони, словно слезинка. Слезинка моей мамы.

– О, как же я ненавижу тебя за это, Китти! – сквозь всхлипывания произнесла я. – Какая необходимость?! Я тебя так ненавижу! Лучше б ты сама сгорела в этом огне!

И тут она ударила меня. Сильно, жестоко, потом снова и снова, пока я не свалилась на пол, но и после этого она била меня по лицу, кулаками в живот. Потом наступила темнота.

Благодатная темнота.

Сразу после окончания вечера и ухода гостей Кэл обнаружил меня лежащей на полу лицом вниз в комнате, где я спала. Называть эту комнату «своей» я больше не могла. Его силуэт вырисовывался в двери. У меня все болело, и я не могла шевельнуться. Красивое новое платье было порвано и испачкано. И, хотя Кэл был в комнате, я продолжала лежать, распластанная на полу, и плакать. Наверное, я плакала о том, что у меня было и что я потеряла. О моей гордости, о моих братьях и сестрах, о моей маме – и ее кукле…

– Что случилось? – спросил Кэл, войдя в комнату и став на колени рядом со мной. – Где ты была? В чем дело?

Я плакала и не могла остановиться.

– Хевен, дорогая, ты должна рассказать мне! Я хотел улизнуть с вечеринки пораньше, но Китти вцепилась в меня как репей и не отпускала. Она все время говорила, что ты себя плохо чувствуешь. А почему ты лежишь на полу? Где ты была в течение вечеринки? – Он нежно перевернул меня и ласково посмотрел мне в лицо – бледное и опухшее, потом глаза его остановились на моем разорванном платье, чулках со множеством побежавших петель. На его лице вспыхнул такой гнев, что меня это напугало. – О, Боже! – воскликнул Кэл, сжимая кулаки. – Я так и знал! Она опять тебя избила, а я не спас тебя от нее! Так вот почему она так держалась за меня весь вечер! Расскажи мне, что случилось, – настойчиво попросил он, протягивая ко мне руки, чтобы приподнять меня.

– Уходи, – сквозь слезы попросила я. – Оставь меня одну. Мне лучше. Мне правда уже не больно…

Я пыталась найти верные слова, чтобы успокоить его волнение и утешить себя в беде, которую на этот раз накликала сама. Может, я действительно была этой грязной деревенщиной и заслуживала всех несчастий, что мне причинила Китти? Я виновата. Отец меня невзлюбил, а раз уж собственный отец не любит, то кто ж тебя еще полюбит? – Никто. Пропащая я, совсем одинокая. Ну кому я нужна? И кто это будет любить меня?

– Нет, никуда я не уйду, – произнес Кэл.