Открытость понтифика — следствие его страха перед одиночеством. Один из школьных приятелей, встретившийся с Войтылой в 1988 году, сказал потом: «Он никогда не позволял нам целовать его перстень, но я чувствовал, что это — очень одинокий человек»[575]. Ощущение близости Бога не спасало, Иоанн Павел II нуждался в общении с людьми. Когда он первый раз наведался в Кастель-Гандольфо, то сразу затосковал без привычного общения. Тамошний настоятель, с которым римский папа поделился своими переживаниями, тут же пригласил к нему местную молодежь, которая с тех пор регулярно трижды в неделю приходила поздно вечером к первосвященнику молиться вместе с ним[576].

Войтыла сразу показал, что не испытывает пиетета перед ватиканскими чиновниками: зарубил все проекты герба, которые ему представил герольдмейстер, и оставил себе прежний, архиепископский герб (буква «М» под крестом и девиз Totus tuus), вызвав негодование у ревнителей традиций — дескать, использование инициалов в геральдике смахивает на рекламу или фирменный знак[577]. Но и устраивать чистку он не стал, оставив всех главных действующих лиц на своих местах. Это вообще была характерная черта Войтылы-управленца: он не мог уволить человека в возрасте, боясь причинить ему боль. Еще в Кракове, наткнувшись как-то на упорное нежелание пожилого цензора из своей администрации допустить к печати одну богословскую книгу, Войтыла, вместо того чтобы заменить его, предпочел с ним договориться[578]. Даже секретаря двух предыдущих пап Джона Мэджи он не уволил, а подчинил основному секретарю — незаменимому Дзивишу. Мэджи оставался вторым секретарем до 1982 года, после чего возглавил службу церемоний папского двора. И лишь в 1987 году Войтыла исключил его из состава римской курии, отправив на епископскую кафедру в родную Ирландию (где спустя двадцать три года Мэджи попал под обвинение в покрывательстве священников-педофилов). Не стал он убирать и архиепископа Поджи, главу ватиканской делегации по вопросам рабочих контактов с Польшей, хотя тот вызывал неприязнь у Вышиньского.

После смерти госсекретаря Жана Вийо в марте 1979 года Войтыла поставил на его место Казароли, чем внушил некоторый оптимизм правящим кругам советского блока, которые мысленно уже смирились с тем, что восточная политика Павла VI уйдет в прошлое. Назначая Казароли, Войтыла делал явный реверанс в сторону курии, где далеко не все успели приспособиться к свободной манере поведения святого отца. В отличие от Павла VI, у нового понтифика не лежала душа к политике и финансам, поэтому он с легкостью возложил эти обязанности на своего госсекретаря[579]. Курия, конечно, восприняла это с облегчением, но такое невнимание Войтылы к рутине имело и оборотную сторону: разные ведомства административного аппарата, не имея над собой неусыпного контроля, принялись действовать на свой страх и риск, вследствие чего наследнику Войтылы на Святом престоле вместо слаженного механизма достанутся обломки[580].

Заместителями Казароли также стали сотрудники курии с многолетним стажем: испанец Эдуардо Мартинес Сомало и итальянец Акилле Сильвестрини. Сомало, трудившийся в госсекретариате аж с 1956 года, сосредоточился на внутренних делах католической церкви, Сильвестрини же, прежде работавший секретарем у Вийо, теперь отвечал за внешнюю политику. В помощники своему «министру иностранных дел» Войтыла дал выросшего во Франции литовского епископа Аудриса Бачкиса — некогда тайного камергера Павла VI (аналогичный пост, между прочим, занимал при Пие X архиепископ Сапега). Если кто и ожидал в Ватикане «польскую революцию», он жестоко ошибся — Иоанн Павел II предпочел не ворошить этот муравейник.

* * *

Каковы же были его первые шаги в роли главы вселенской церкви? Прежде всего, как и подобает слуге Божьему, Войтыла посетил санктуарии небесных покровителей Италии — Франциска Ассизского и Екатерины Сиенской, поклонился образу Богородицы в Менторелли, встретился с представителями итальянского клира в Ватикане и проведал Гарбателлу — римский приход, где он служил в бытность учеником папской академии. Рождество он хотел встретить в Вифлееме, но этому помешал неопределенный статус города: формально принадлежа Палестинской автономии, на деле он находился под контролем Израиля[581].

Все эти благочестивые дела и намерения не были, как можно подумать, частью обязательного ритуала — нет, для Войтылы именно они и составляли суть церковной работы, ибо как иначе приобщаться Божественной истины, которую предстоит нести людям?

В конце ноября 1978 года он встретился с Иосифом Слипым — главой упраздненной коммунистами львовской греко-католической митрополии. Слипый еще 3 ноября опубликовал обращение к папе, где просил его сделать униатскую церковь патриархатом, не смущаясь позицией Московы. «На первый взгляд кажется, что признание украинского патриархата могло бы повредить диалогу Апостольской столицы с русской православной Церковью, — писал изгнанный митрополит. — Этот диалог следует пересмотреть, ибо он зиждется на порочных основаниях. Поляки хорошо знают, как именно договариваются русские и как они держат свое слово. Мы ожидаем, что папа, будучи поляком, обратит на это внимание».

Можно подумать, будто настрадавшийся иерарх верил, что на пути окончательного утверждения униатской церкви стоит лишь «восточная политика» Ватикана и неуместное заигрывание с Москвой (Павел VI упорно отказывался признавать за ним сан патриарха и считать законными совершенные им хиротонии епископов, хотя и произвел украинского пастыря в верховные архиепископы Львовские и кардиналы). Но разве не греко-католики распространяли пятью годами раньше в Мельбурне брошюру с обвинениями против польского епископата? Возможно, Слипый надеялся, что Войтыла откажется от политики Вышиньского. Его, однако, ждало разочарование. Новый папа — именно как поляк и почитатель примаса — не мог пойти ему навстречу. Двадцатого ноября понтифик принял Слипого и его сподвижников и отказал им, ограничившись пожеланием, дабы украинские греко-католики хорошо подготовились к празднованию тысячелетия крещения Руси, выпадавшего на 1988 год[582].

Иоанн Павел II, впрочем, не был настроен против греко-католиков — наоборот, он всегда с уважением отзывался об их борьбе за свободу вероисповедания[583]. Девятнадцатого марта 1979 года понтифик направил Слипому послание по поводу грядущего тысячелетия крещения Руси, изобразив униатство едва ли не как предтечу экуменизма. «Христианская вера пришла в Киев из Рима через посредство Константинополя», — писал Иоанн Павел II в духе традиционной ватиканской риторики[584]. Однако, чтобы не дразнить Москву, это послание было обнародовано лишь в июле, после поездки римского папы в Польшу, но и тогда оно вызвало досаду у сотрудников ватиканского Секретариата по содействию христианскому единству, которые отнюдь не расположены были ссориться с Москвой. Ответ РПЦ не заставил себя ждать: патриарх Пимен отменил православно-католический коллоквиум богословов, который должен был пройти в Одессе, а глава Отдела внешних сношений РПЦ митрополит Ювеналий потребовал объяснений от кардинала Виллебрандса, возглавлявшего Секретариат по содействию христианскому единству[585].