– Я знаю, что Пролом никому не подчиняется, но… Вы ведь должны отчитываться по всем вашим делам перед Надзорным комитетом. – Ашил поднял бровь. – Я знаю, я знаю, что его репутация подорвана из-за Бурича, но позиция комитета такова, что вина не на нем, а на его отдельных членах. Система сдержек и противовесов между городами и Проломом не изменилась? В их словах есть смысл, так? Поэтому вам нужно будет оправдать задержание Боудена.

– Боуден никому не интересен, – сказал он наконец. – Ни Уль-Коме, ни Бешелю, ни Канаде, ни Орсини. Но да, мы представим им отчет. Возможно, что после того, как он выбросил труп Махалии, он вернулся в Уль-Кому через пролом.

– Ее же выбросил не он, а Йорджевич, – сказал я.

– Может, он сделал это именно так, – продолжал Ашил. – Посмотрим. Может, мы вытолкнем его в Бешель и затащим обратно в Уль-Кому. Если мы говорим, что он проломился, значит, так и есть.

Я посмотрел на него.

Тело Махалии наконец отправилось домой. Ашил сообщил мне об этом в тот день, когда родители похоронили ее.

Компания «Сир энд Кор» не покинула Бешель. Сворачивать свою деятельность после запутанных и жутковатых откровений о делах Бурича значило привлечь к себе ненужное внимание. Названия компании и ее филиала иногда всплывали, но связи были слишком туманные. Официальная позиция состояла в том, что о контактах Бурича, к сожалению, ничего не известно. Были допущены ошибки, и для их предотвращения будут введены в действие защитные механизмы. Ходили слухи о том, что «Кор-Интек» будет выставлена на продажу.

Мы с Ашилом ездили на трамваях, на метро, на автобусах, на такси, мы ходили пешком. Он, словно зашивая рану, вел нас через Бешель и Уль-Кому.

– А как же мой пролом? – спросил я наконец.

Мы оба ждали уже несколько дней. Я не спрашивал «Когда я вернусь домой?». Мы поднялись на фуникулере в верхнюю часть парка, названного в его честь. Она, по крайней мере, находилась в Бешеле.

– Будь у него современная карта Бешеля, вы бы никогда ее не нашли, – сказал Ашил. – Орсини. – Он покачал головой.

– Ты детей в Проломе видел? – спросил он. – Как по-твоему, они могли бы тут рождаться?

– Наверняка они здесь рождаются, – сказал я, но он меня прервал.

– Как они могли бы жить здесь? – Тучи драматично нависли над городом, и я смотрел на них, а не на него, и представлял себе детей, от которых отказались. – Ты ведь знаешь, как я стал частью Пролома, – внезапно сказал он.

– Когда я вернусь домой? – спросил я бессмысленно. Он даже улыбнулся.

– Ты отлично поработал. Теперь ты знаешь, как мы действуем. Другого такого места, как эти города, нигде нет, – сказал он. – Не только мы их разделяем. Это делают все жители Бешеля и все жители Уль-Комы. Каждую минуту, каждый день. Мы – просто последняя линия обороны: большую часть работы делают жители городов. И все получается только потому, что никто не сдается. Вот почему это так важно – не-видеть, не-чувствовать. Нельзя допустить мысль, что это не работает. Поэтому если этого не признавать, то все действует. Но если ты проламываешься, даже если не по своей вине, даже если это чуть дольше, чем на миг… то назад дороги нет.

– Несчастные случаи. Аварии на дорогах, пожары, неумышленные проломы.

– Да, конечно – если ты стремишься как можно быстрее вернуться. Если на пролом ты реагируешь так, то, возможно, у тебя есть шанс. Но даже в этом случае у тебя проблемы. Но если пролом длится дольше секунды, ты уже не можешь выбраться. Ты больше никогда не сможешь не-видеть. Большинство из тех, кто проламывается… ну, в общем, скоро ты узнаешь о наших санкциях. Но иногда – очень редко – у человека появляется и другой вариант… Что ты знаешь о британском флоте? О том, каким он был несколько веков назад? – Я посмотрел на Ашила. – Меня, как и всех остальных в Проломе, завербовали. Никто из нас не родился здесь. Все мы когда-то жили в одном из городов. Каждый из нас однажды проломился.

Наступило молчание, которое продлилось несколько минут.

– Я бы хотел кое-кому позвонить, – сказал я.

* * *

Он был прав. Я представил себя в Бешеле и то, как я не-вижу Уль-Кому на пересеченной земле. Как живу в половинном пространстве, не обращаю внимания на людей, и здания, и машины, и все, что окружало меня раньше. В лучшем случае я мог бы притворяться, но тогда непременно что-нибудь произошло бы и Пролом бы все понял.

– Это было большое дело, – сказал он. – Крупнейшее за всю историю. Такого дела у тебя больше никогда не будет.

– Господи, да я же детектив, – ответил я. – И, кроме того, есть ли у меня выбор?

– Конечно, – ответил он. – Ты здесь. Есть Пролом, и есть люди, которые проламываются – те, к кому приходим мы, – сказал Ашил, глядя не на меня, а на пересекающиеся города.

– А добровольцы у вас есть?

– Стремление стать добровольцем – ранний и четкий признак того, что человек нам не подходит, – ответил он.

Мы пошли к моей старой квартире – мой вербовщик и я.

– Могу я с кем-нибудь попрощаться? Есть люди, с которыми я хотел бы…

– Нет, – ответил он.

Мы пошли дальше.

– Я детектив, – снова сказал я. – А не… ну, не важно. Я работаю не так, как вы.

– Именно это нам и нужно. Вот почему мы так обрадовались, когда ты проломился. Времена меняются.

Возможно, методы у них и не такие уж незнакомые, как я опасался. Возможно, другие будут придерживаться традиций Пролома – запугивать, поддерживать образ ночного ужаса, а я буду расследовать, как расследовал в течение многих лет, использовать информацию, найденную в Сети, добытую из подслушанных телефонных разговоров, от сети агентов, с помощью сил, находящихся за пределами закона, и да, с помощью многовекового страха – а иногда и с помощью намеков на существование иных сил, неизвестных сил, аватарами которых являемся мы. Новая метла. Она нужна каждой конторе. Я оценил иронию ситуации.

– Я хочу увидеть Сариску. Наверное, вы знаете, кто она. И Бисайю. Я хочу поговорить с Корви и Даттом. Чтобы по крайней мере попрощаться.

Он помолчал.

– Ты не можешь с ними говорить. Таковы наши правила. Если мы от них откажемся, то у нас ничего не останется. Но ты можешь их видеть – если не будешь показываться им на глаза.

Мы пошли на компромисс. Я написал письма своим бывшим возлюбленным. Письма, написанные от руки и доставленные лично – хотя и не мной. Сариске и Бисайе я сообщил только то, что я буду по ним скучать. И это была не просто вежливость.

К моим коллегам я иногда подходил, и они меня видели. Но Датт в Уль-Коме, а позднее Корви в Бешеле понимали, что я не полностью в их городе – или же не только в нем, – и поэтому не решались со мной заговорить.

Датта я увидел, когда он выходил из своего офиса. Заметив меня, он резко остановился. Я стоял у какого-то временного стенда, наклонив голову, чтобы он понял, что это я, но не мог разглядеть выражение моего лица. Я поднял руку, приветствуя его. Он долго колебался, а затем растопырил пальцы руки – помахал рукой, не двигая ею. Я шагнул назад, в темноту. Он ушел первым.