Мы долго смотрели друг на друга.

– Должны были удостовериться, да? – спросил я. – И они тоже.

Они не отправили бы Йорджевича, не организовали бы это экстраординарное покушение через границу из-за одной Иоланды. Они даже точно не знали, что ей известно – и известно ли вообще. Но они прекрасно понимали, что Боуден знает все.

«Они думали, что я тоже в это верю», – сказал он когда-то.

– Вы сказали им, что она будет там и что вы тоже переходите, потому что «Кома превыше всего» пытается вас убить. Неужели они полагали, что вы в это верите? Вы должны были прийти туда, иначе бы они поняли, что их обвели вокруг пальца. Если бы Йорджевич не увидел вас, он бы сообразил, что вы что-то затеяли. Он должен был видеть вас обоих. – Я вспомнил то, как странно шагал Боуден в Копула-Холле, как он странно себя вел. – Значит, вы должны были явиться и сделать так, чтобы вас кто-то загораживал… – Я остановился. – Там было три цели? Значит, именно из-за меня все пошло не так. Я покачал головой. – Вы знали, что они попытаются вас убить, но готовы были рискнуть, лишь бы избавиться от нее. Камуфляж.

Кто бы заподозрил его в соучастии после того, как Орсини пытался его убить?

Боуден постепенно мрачнел.

– Где Бурич?

– Умер.

– Отлично… Отлично.

Я шагнул к нему. Он направил на меня артефакт, словно какой-то жезл бронзового века.

– Какая вам разница? – спросил я. – Что вы собираетесь делать? Сколько вы прожили в городах? И что теперь? Все кончено. Орсини в руинах. – Еще один шаг. Он по-прежнему целился в меня. Глаза его были широко раскрыты. – У вас есть один вариант. Вы были в Бешеле. Вы жили в Уль-Коме. Осталось еще одно место. Ну же. Неужели вы будете жить под чужим именем в Стамбуле? В Севастополе? Доберетесь до Парижа? Думаете, этого будет достаточно? Орсини – это бред. Хотите увидеть, что на самом деле между городами?

Секунда затянулась. Было видно, что он колеблется.

Мерзкий, сломленный человек. Более отвратительным, чем то, что он сделал, была наполовину скрытая готовность, с которой он принял мое предложение. Не храбрость заставила его пойти со мной. Он протянул мне свое тяжелое оружие. Я взял его, и оно лязгнуло – шар, наполненный шестернями; старый заводной механизм, который порезал кожу на голове Махалии, когда металл треснул.

Он обмяк, застонал. В этом стоне слышались извинения, мольбы, облегчение. Я не слушал и поэтому ничего не помню. Я его не арестовал, ведь в тот момент я не представлял полицию, а Пролом не арестовывает, – но он оказался в моих руках, и поэтому я выдохнул, потому что все закончилось.

* * *

Боуден по-прежнему не определился с местом, в котором он находится.

– В каком вы городе? – спросил я.

Датт и Корви были рядом, готовы действовать в том случае, если он выберет один из городов.

– В любом из них, – ответил он.

Поэтому я схватил его за шкирку, развернул и повел прочь. Пользуясь полученной мной властью, я тащил Пролом со мной, окружал им Боудена, вытаскивал его из обоих городов за их пределы – в Пролом. Корви и Датт смотрели на то, как я увожу его за пределы досягаемости. Я благодарно кивнул им обоим. Не глядя друг на друга, они кивнули мне.

Пока я вел за собой ковыляющего Боудена, мне вдруг пришло в голову, что пролом, с которым мне поручено разобраться, который я все еще расследую, доказательством которого является Боуден, – это мой собственный пролом.

То устройство я больше ни разу не видел. Оно исчезло в бюрократической системе Пролома. Я так и не узнал, что оно делает, зачем понадобилась «Сир энд Кор», да и для чего вообще нужно.

После Ночи бунта в Уль-Коме царило напряжение. Даже когда оставшихся зачистили или арестовали, когда последние из них сорвали свои нашивки и исчезли, милиция продолжала действовать агрессивно. Борцы за гражданские права стали жаловаться на ее действия. Правительство Уль-Комы объявило о начале новой кампании под названием «Бдительные соседи». При этом под «соседями» подразумевались как люди, живущие в доме напротив (чем они занимаются?), так и соседний город (видите, как важны границы?).

В Бешеле после данных событий все стали действовать с подчеркнутой сдержанностью. О них молчали – как будто для того, чтобы не навлечь на себя несчастье. Политики, если они вообще о них упоминали, отзывались о них как о «недавнем стрессе» или чем-то в этом роде. Но на город словно опустилась пелена. Жители пребывали в подавленном состоянии. Численность объединителей сократилась так же, как и в Уль-Коме, а их остатки затаились и действовали осторожно.

Зачистки в обоих городах прошли стремительно. Блокада продолжалась тридцать шесть часов, и о ней больше не упоминали. В ту ночь в Уль-Коме погибло двадцать два человека и тринадцать в Бешеле, не считая умерших в результате той аварии беженцев, а также пропавших без вести. В городах появилось много иностранных журналистов, которые с той или иной долей скрытности делали отчеты по горячим следам. Они регулярно пытались организовать интервью – «анонимно, разумеется», – с представителями Пролома.

– Кто-нибудь из Пролома когда-нибудь шел против своих? – спросил я.

– Конечно, – ответил Ашил. – Но те, кто так делает, создают пролом, они инпантрианты, и поэтому в наших руках. – Он шагал осторожно; из-под скрытой брони и одежды виднелись бинты.

В первый день после бунта, когда я вернулся в офис, ведя за собой еще немного упирающегося Боудена, меня заперли в камере. Но после этого ее дверь уже не запирали. Я провел три дня с Ашилом – после того как его, видимо, отпустили из некоей тайной больницы, в которой лечатся люди Пролома. Каждый день мы с ним ходили по городам – в Проломе. Я учился у него тому, как перемещаться между ними, сначала в одном, потом в другом или в обоих, но не нарочито, как Боуден, а более хитро и скрытно.

– Как он мог так ходить?

– Он долго изучал города, – сказал Ашил. – Возможно, именно чужак действительно может увидеть, как горожане обозначают себя, и выбрать среднюю линию поведения.

– Где он?

Этот вопрос я задавал Ашилу много раз. Он разными способами уклонялся от ответа. На этот раз он ответил, как и раньше:

– У нас есть механизмы. С ним разобрались.

На улице было темно и пасмурно, моросил дождик. Я поднял воротник пальто. Мы находились к западу от реки, у пересеченных рельсов – короткого отрезка, по которому ездили поезда обоих городов, расписания которых обговаривались в отдельных международных договорах.

– Но дело вот в чем: он никогда не проламывался. – Я впервые заговорил об этом вопросе, который меня тревожил. Ашил повернулся, помассировал свою рану. – По какому праву его… Как мы могли его задержать?

Ашил повел нас вокруг раскопок в Бол-Йе-ане. К северу от нас, в Бешеле, и к югу, в Уль-Коме, грохотали поезда. Мы даже близко не подходили к раскопкам, но Ашил, не говоря об этом, вел нас по разным этапам дела.