– Молю Бога, чтобы она вышла замуж за человека, достойного ее любви и уважения, – ответила Алиенора не менее язвительно. – Ричард и Жоффруа сейчас занимаются верховой ездой. Твой другой сын тоже с ними.

– Да, я видел их, когда въезжал в замок.

– Что ты намерен с ним делать?

Генрих засунул пальцы за кожаный ремень на поясе:

– Он может послужить при мне пажом, а я пока присмотрюсь к нему.

Алиенора кивнула и не стала продолжать этот разговор. Если она предложит отправить Джеффри на церковное поприще, Генрих непременно упрется и сделает наоборот, так всегда было, а она умеет учиться на собственных ошибках.

Единокровные братья приняли Джеффри с добродушной снисходительностью, а он подстроился под выпавшую ему роль зависимого члена семьи. Хотя Алиенора подозревала, что под его улыбкой может скрываться что угодно. В конце концов, он сын Генриха, а мать его была содержанкой. И это подводило ее к следующему вопросу, который она хотела обсудить с мужем.

– Вскоре после моего воцерковления мы с Изабеллой ездили в Вудсток, – сказала она.

Эта фраза вызвала у Генриха легкое удивление.

– И что?

– Я видела, в Эверсвелле что-то строится. Кажется, это будет называться «Сицилийский сад»? – Алиенора скривила губы в насмешке. – И на дороге мне встретилась твоя любовница – прекрасная Розамунда. Она такая сладкая, что кажется, из нее мед потечет, если порежется. – (Он ничего не сказал, но его лицо окаменело.) – Я знаю, ты берешь женщин, чтобы утолить похоть, и в прошлом у тебя были особенно любимые наложницы. С этим я примирилась, поскольку, что бы ни говорила Церковь, отнюдь не женщины, а мужчины более подвержены слабостям плоти. Женщины гораздо рассудительнее и знают, когда стоит воздержаться. Но когда ты выставляешь любовницу напоказ перед всем двором, когда ты ведешь себя подобно глупцу, потерявшему голову, и строишь для нее роскошный дом и сад, когда ты выдергиваешь ее из монастыря… – тогда это становится скандалом. Это вредит твоему доброму имени, и это позорит меня и твоих наследников. Если уж ты не можешь жить без шлюх, то хотя бы не делай из себя посмешище. И еще: ты надеялся, что я ничего не узнаю? Или даже не думал об этом, поскольку меня давно уже ни в грош не ставишь?

Генрих мрачнел все сильнее, но Алиенора не чувствовала страха. Время дипломатии миновало, и она мчалась на гребне своего гнева и обиды.

– Генрих, ты не считаешься не только со мной – ты ни с кем не считаешься. Но ты когда-нибудь оборачивался назад? Когда-нибудь смотрел через плечо на тех, кого втоптал в грязь на пути к своей цели? Они встают на ноги, и в сердцах их месть.

Он заговорил сдавленным от ярости голосом:

– Клянусь Богом, супруга, ты зашла слишком далеко! Не смей угрожать мне!

– Я всего лишь поднесла зеркало и прошу тебя заглянуть в него. Это ты зашел слишком далеко, но разве кто-нибудь призовет короля к ответу? У кого есть право сказать ему «нет»? У архиепископа?

Запищал Иоанн, требуя, чтобы его опустили на пол. Оказавшись внизу, он затопал к Генриху.

– Папа, – выговорил он и ухватился за отцовскую штанину.

Генрих не замечал малыша, его горящий взгляд был направлен на Алиенору.

– У тебя во всяком случае такого права нет, – прошипел он.

– Я так и думала. – Она кивнула, получив ожидаемое подтверждение. – Твой сын очень умен, раз знает слово «папа», не зная отца. Хотя я не уверена, что он понимает его значение. Наверное, ни один твой ребенок этого не понимает.

Генрих был так зол, что кровь отлила у него от лица, и оно стало белым как кость.

– Предупреждаю вас, госпожа королева, не дразните меня, – процедил он. – В моей власти раздавить вас, как осу. Она может укусить меня перед смертью, но все равно ей не жить. – Он перешагнул через Иоанна и унесся прочь.

Алиенора села на скамью и обхватила себя руками. Ее всю трясло от пережитого волнения. Она ранила Генриха, но себе при этом навредила еще больше. Ах, как же она его ненавидит! Но это потому, что муж все еще что-то значит для нее. Нужно преодолеть эти чувства и достичь благословенного равнодушия. Возможно, это удастся, когда она снова окажется в Пуатье. Когда снова окажется дома.

Пуату, апрель 1168 года

Сидя в седле, Алиенора закрыла глаза и подставила лицо ласковым лучам солнца. Пройдет месяц, и полуденное солнце станет жечь, как перец, но сейчас оно дарило несказанное наслаждение. Теплый ветер шевелил листву и стряхивал последние лепестки вишневого цвета, из-под которых уже показались зеленые завязи будущих плодов. Голубизна неба была именно того чудесного оттенка, который запомнился ей с детства, а запахи весенней зелени возвращали ей ощущение молодости и желание жить – впервые за много лет.

Алиенора и Генрих приехали в Пуатье вскоре после Рождества. Генрих посвятил несколько недель подавлению мятежных вассалов на севере графства, а потом вернулся в Бретань, где вновь стало неспокойно. Попрощались супруги чинно и пристойно, завершив церемонию прохладным поцелуем. Пятнадцать лет назад, почти сразу после их первой брачной ночи, Генрих покинул ее в Пуатье и ускакал усмирять бунты где-то в другом месте. Тогда Алиенора чувствовала себя несчастной и обездоленной, она сгорала в огне страсти к рыжеволосому энергичному юноше, и все, чего хотела, – это зарыться лицом в оставленную им рубаху и мечтать о нем.

Алиенора открыла глаза и глянула на крепкого молодого рыцаря, который ехал рядом с ней по залитой солнцем тропе, – одна рука держит поводья, вторая лежит на бедре. Племянника Патрика Солсбери, Уильяма, она впервые встретила, когда Томас Бекет собирал свой зверинец для Франции. В тот раз улыбчивый, веселый мальчик покатал Гарри на крупном гнедом жеребце. Теперь он стал взрослым мужчиной, рыцарем из свиты графа Солсбери, и Алиенора успела оценить его таланты. Уильям был вежлив без льстивости, образован, надежен и сообразителен. У них было сходное чувство юмора. Ей нравилось, как он поет и то, что он ценит музыку и пение не меньше ее. Помимо навыков придворного, Уильям уже заслужил воинскую славу в стычках с французами в Нормандии и сделал себе имя участием в нескольких военных походах.

Несмотря на расслабленную позу, бдительности Уильям не терял и постоянно поглядывал по сторонам. Мятежных вассалов Алиеноры удалось обуздать, было заключено перемирие, однако пыль еще не осела.

– Ты всегда надеваешь хауберк, когда едешь на прогулку? – поинтересовалась Алиенора. – Наверняка тебе страшно жарко под этими доспехами.

Он повернулся в седле, проверяя, как едет остальной кортеж, растянувшийся по тропе. Несколько сержантов были одеты в стеганые подлатники, но почти все снаряжение рыцарей везли вьючные лошади, а боевых коней вели в поводу.

– Вчера в моем хауберке кое-что заменили, госпожа, и мне показалось, что сегодняшняя прогулка – удобная возможность проверить, как он сидит и не нужно ли что-то подправить. – Он согнул и разогнул правую руку.