* * *

Кого следующим вынесут из этого дома? Почему не меня? Я бы хотела вперед головой. Атакующий лежит на поле боя головой вперед.

* * *

Я чувствую, куда направляется стержневой поток событий, и просто помогаю им развиться до логического финала. Адик, утративший фарт. Лора, боящаяся старости. Но дядя Коля в тюрьме — это абсурд! Значит, теперь моя очередь. Но умереть от волнения на допросе — это пошло. А во-вторых, острастка ненавистных тем же приемом, когда стреляют над головой. Представьте, что вы сидите в кинотеатре, рядом с вами замертво падают люди, непонятно отчего, и нельзя встать. У всех животный страх смерти. Животные меньше живут и меньше боятся.

* * *

Вначале — приговор, а потом — преступление. Или по-другому: вначале — наказание, а потом — преступление. Русичка, ау? Будущее с прошлым поменялись местами».

И приписка сбоку, на свободном месте, другими — зелеными — чернилами, второпях, но прежним мушиным почерком: «См. на стр. 132, восьмая строка сверху». Марат открыл книгу в указанном месте и прочел: «Олеандр ядовит от корня до макушки: включая стебли, листья и цветы».

Поезд, с чугунным перестуком, подобным сердечной аритмии, везший пассажиров в раскаленных вагонах, под лебяжьими облаками, плывущими со скоростью едущего земного состава (так казалось Марату), неожиданно влетел под воронье крыло тучи. Воздух сгустился, потемнел, и полил яростный дождь, мгновенно остудив жесть вагона. По стеклу побежали, извиваясь, прозрачные ручейки, под потолком зажегся свет плафонов, и Марат, выставив наружу руку и голову, поймал несколько дождевых капель чуткими пальцами и губами. А потом увидел мелькнувший за окном, на дорожной насыпи вездеход с высоченным дорожным просветом. Под машиной сидели нахохлившиеся куры, пережидавшие дождь, — совсем как в Сибири. И вдруг, против воли и наперекор всем обстоятельствам, он ощутил толчок счастья под кадыком, как будто и его кровь потекла по венам вспять, в обратную сторону от жизни. Марат судорожно всхлипнул (он не мочил щек слезами с бессознательного возраста), но удержал рвущийся наружу вой юргинских псов. А состав уже выкатился из-под черной грозовой тучи и вновь мчался под белыми, ласкающими землю пальцами облаков. Поезд миновал полосу дождя.

Пожалуй, в дневниковом послании Тони содержится признание. Пожалуй, у него еще есть дело у южного моря. К тому же не всё ясно со смертью самой девушки. И кто-то же должен посадить красную камелию на могиле Антонины (камелия — родственница чайного куста, узнал Марат из подаренной книги) и тем самым завершить ее жизненный круг.

Спустившись с верхней полки — держась за ртутный столб-поручень, опустив опорную ногу на подставку для подошвы, — сразу в коридор, объединяющий боковые места с прямыми плацкартными, двигаясь мимо выбившихся из-под матрасов и повисших сероватыми волнами простыней, торчащих в проходе босых ног, мимо обрывков разговоров и чужих яично-куриных обедов, он честно отправился в туалет.

Но прежде, так как была очередь, остановился перед приклеенным к стене расписанием движения и остановок поезда: ближайшая станция — Лихая — показалась ему вполне подходящей. Нужно только рассчитать время.

Милиционер попросил принести чаю, Марат взял и себе стакан. Держал, продев большие пальцы в серебряные ушки железнодорожных подстаканников с гербом СССР и видом Кремля. Он стоял спиной к купе проводников (справа кипел титан), укрывшись за левым пристенком боковых мест, любуясь пустившимся в пляс при виде поезда, нарезающим обморочные круги зеленым лесом, и незаметно опустил в правый стакан несколько таблеток снотворного, которое обнаружил в полуподвале Лунеговых-Абросимовой. Таким потчевали нарыдавшуюся Элю, его дали, в конце концов, бабе Шуре, которая быстро, но всё всхлипывая, уснула в прошлое воскресное утро, с прижатой каблуком к сердцу белой туфелькой выпускницы школы земли. Марат решил, что может кое-чему поучиться у Тони.

Испив чаю, круглолицый милиционер прилег на нижнюю полку, которую самолично выбрал, с газетой «Труд» в руках, но вскоре уснул, редко всхрапывая. Марат осторожно убрал с его груди газету и взглянул на часы фабрики «Заря», надетые на запястье волосатой руки сержанта. Пора! Пассажирка на соседней полке углубилась в фантастическую повесть братьев Стругацких «Малыш»; девушка с верхней ушла флиртовать в тамбур со студентом из соседнего отсека; мужчина и женщина с боковых мест, устроив из нижней полки столик и два сиденья, играли в подкидного дурака по пять копеек. У него тоже оставалась еще мелочь, чтобы поставить на кон. Но не в этом вагоне. Колода карт, прихваченная в квартире Краба и лежащая в левом кармане, должна была сослужить свою службу.

Марат осторожно достал из-под лавки стоявшие в углу подле окна черные ботинки «прощай, молодость!» (поезд уже тормозил), прикрыл их газетой «Труд», схватил книжку «Эндемики и экзоты» с края верхней полки, сунул ее за пазуху, — соседка и бровью не повела, — и, небрежно похрамывая, отправился в последний прицепной вагон поезда (отцепят в Ижевске). Как только состав остановился и проводник открыл дверь, освободив траурные ступени, пассажиры, желающие глотнуть перронного воздуха, купить дынь или вяленой тараньки, посыпались из вагона. Марат затесался в середину. За кормой поезда он перешел рельсы и устремился к пустующей будке стрелочника, подле которой сидел до тех пор, пока поезд не показал зеленый, как у сфингида, хвост; тем временем аккуратно сложив ботинки и завернув их в газету, перевязал получившийся пакет выдернутыми шнурками, затем перешел чересполосицу рельсов и шпал и отправился на станцию, мелькавшую среди веретен-тополей, сматывающих шерсть кучевых облаков в нити летнего дождя, — чтобы узнать, когда будет поезд на Черноморское побережье. В запасе у него было достаточно времени: судя по Эле, проспавшей с вечера до обеда, снотворное неплохо действовало. Впрочем, на этот раз он планировал добираться до пункта назначения на перекладных.

Марат на всякий пожарный случай всегда держал в уме поучение старшего узника Петрика, отсидевшего в Учреждении восемнадцать лет, из них семь без права переписки, которое гласило: «Прежде чем куда-нибудь войти, подумай, как ты оттуда выйдешь».