— Иногда у меня самого мутится разум, сэр. Я не видел этот плащ больше месяца. Есть только одно объяснение, в которое укладываются все факты: и поведение собаки, и обнаруженный плащ. На Примроуз-хилле побывала Кэтрин Ловетт.

И вот наконец я рассказал Чиффинчу все, начиная с той ночи, когда горел собор Святого Павла, а женщина-мальчик укусила меня за руку, и заканчивая неизвестным, который в кофейне выдал себя за Хэксби. Единственное, о чем я умолчал, — об огненной печи Господней. Мой отец и без того оказался вовлечен в это дело больше, чем нужно. Не хотелось усугублять его положение.

Был только один способ объяснить хотя бы часть произошедшего. Джейн, служанка, работавшая во дворе «Трех петухов», — это Кэтрин Ловетт. И если человек, забравший ее из кофейни, не Хэксби, кто еще мог за ней прийти, кроме Томаса Ловетта?

Глава 43

Чиффинч распорядился, чтобы Сэма Уизердина отпустили в понедельник вечером. Я довез его до Флит-стрит в экипаже и высадил на границе с Эльзасом. Прежде чем мы попрощались, я отдал ему золотую монету, которой Эдвард Олдерли пытался подкупить меня в воскресенье. Но соверен был лишь малой компенсацией за то, что я втянул Сэма в свои дела.

До среды никаких новостей не было. Утром я отправился в Скотленд-Ярд и выполнял работу для «Газетт», в полдень ушел обедать — теперь мне выдали билет, благодаря которому я мог трапезничать в Уайтхолле в столовой для секретарей и прислуги высшего ранга.

Выйдя из кабинета Уильямсона, я стал спускаться по лестнице, и тут из передней, у входа в которую дежурили солдаты, вышел мужчина. На нем не было ни формы, ни ливреи, однако я сразу узнал его по осанке и изрытому оспинами лицу. Передо мной был тот самый слуга, который провожал меня в покои госпожи Олдерли в доме в Колыбельном переулке.

— Господин Марвуд? Следуйте за мной.

Я не стал задавать вопросов. Нас могли услышать солдаты и несколько служащих в коридоре. Вслед за слугой я покинул здание. Мы прошли через двор и оказались на другой стороне, возле домов, построенных неподалеку от Конногвардейского двора. Раньше мне не приходилось бывать в этой части дворца. Похоже, сюда вообще редко кто заглядывал.

Не произнося ни слова, слуга провел меня через внутренний двор, затем мы поднялись по лестнице и вошли в маленькую комнату с видом на парк, размерами больше напоминавшую чулан. Внутри никого не было. В камине горел огонь.

Слуга ушел, велев мне ждать. Я встал у окна и устремил взгляд на деревья и людей, прогуливавшихся по усыпанным гравием дорожкам внизу. Я был в нелучшем расположении духа — откровенно говоря, мне было страшно. Единственное, чего я желал, — чтобы меня и моего отца оставили в покое и дали мне спокойно зарабатывать на жизнь нам обоим.

Дверь открылась, и вошла госпожа Олдерли. Я низко поклонился. Она пришла одна. Госпожа Олдерли закрыла за собой дверь.

— Господин Марвуд, вы не были со мной откровенны. — Она расположилась у огня, не пригласив меня сесть рядом, и сразу взяла быка за рога. — Господин Чиффинч рассказал мне, что вам многое известно о госпоже Ловетт, однако вы предпочли скрыть от меня эти сведения. Вы утаили, что моя племянница жила возле Стрэнда под видом служанки, а в субботу отец Кэтрин увез ее.

— У меня были на то причины, мадам, — ответил я. — К тому же я убедился в правильности своих выводов только в понедельник, то есть после того, как имел честь нанести вам визит. А рассказал ли вам господин Чиффинч, что, когда я от вас вышел, меня подстерег ваш пасынок со своими громилами?

Госпожа Олдерли кивнула. Сегодня она не выглядела очаровательной, скорее усталой и встревоженной. Я невольно почувствовал к ней совершенно неуместную нежность.

— Ваш пасынок следил за вами. Он заплатил мне, чтобы я поставил его в известность, когда вы в следующий раз назначите мне встречу.

Госпожа Олдерли махнула рукой:

— Эдвард полагает, будто золото способно разрешить любые затруднения. Но сейчас речь не о моем пасынке. Мне приказано вам кое-что сообщить, и это самое безопасное место для подобного разговора.

«Приказано»? Вряд ли госпожа Олдерли использовала бы это слово, говоря о распоряжениях Чиффинча.

— Было решено, что придется открыть вам правду, иначе вы можете узнать ее случайно и только усугубить ситуацию. Эти сведения не подлежат разглашению. — Она устремила на меня пристальный взгляд. — Предупреждаю: если проговоритесь, ни вам, ни вашему отцу пощады не будет.

— Да, мадам, — поспешил кивнуть я. — Даю слово.

Что мне еще оставалось?

— На прошлой неделе, когда вас вызывали в лабораторию короля, его величество говорил с вами о Томасе Ловетте. Помните?

— Да. Король сказал, что Ловетт хуже, чем просто цареубийца.

Госпожа Олдерли в первый раз улыбнулась:

— Именно. А знаете почему?

Я покачал головой, затем прибавил:

— Его величество знает, что я вместе с отцом присутствовал при казни покойного короля. Он об этом упоминал.

— Ваша сообразительность, господин Марвуд, облегчает мне задачу. Король приложил все усилия, чтобы вывести на чистую воду всех до единого, кто стал свидетелем убийства его отца, — по крайней мере, насколько это возможно. Помните тот день? Вы тогда были совсем дитя.

— Я помню все до мельчайших подробностей. Такое забыть трудно.

Госпожа Олдерли продолжила:

— Господина Ловетта внесли в список цареубийц, поскольку он был среди тех, кто настаивал на суде над королем и его последующей казни. Он и его приспешники пользовались влиянием в определенных кругах армии. Но господин Ловетт совершил нечто большее, причем непосредственно в день казни. Вспоминайте.

Что может быть хуже цареубийства?

Я вспомнил маленького джентльмена на эшафоте перед Банкетным домом. Как же правитель всей Англии, объявлявший, что власть дана ему самим Господом, оказался здесь в жилете, с ночным колпаком на голове? Я помнил двух палачей — первый одним ударом топора отделил голову короля от тела, а второй взял ее и показал толпе.

— Палачи, — произнесла госпожа Олдерли так тихо, что я шагнул к ней ближе. — Кто привел приговор в исполнение, господин Марвуд?

— Никто не знает. — Тут я был на твердой почве — о личностях палачей строили предположения уже много лет. — Во время казни оба были в масках, чтобы потом роялисты не учинили над ними расправу. Говорят, того, что с топором, звали Ричард Брендон, он