был рядовым палачом, и менее чем полгода спустя этот человек умер, не вынеся мук раскаяния. Безусловно, отсечь голову одним ударом могла только опытная рука, и, по слухам, во время исповеди Брендон…

Но госпожа Олдерли пренебрежительно отмахнулась:

— А второй палач? Тот, который поднял голову короля, чтобы показать ее толпе?

— Кто знает? Может быть, второй человек вышел лишь для того, чтобы на эшафоте Брендон не дрогнул.

Госпожа Олдерли отвернулась и устремила взгляд на огонь. Из парка доносился далекий стук копыт. Где-то в казармах били в барабан.

— Нам известно, кто был вторым. А теперь и вы об этом знаете. — Госпожа Олдерли выдержала паузу, но я молчал. — Король хочет добраться до него прежде, чем другие. — Она снова медленно повернулась ко мне. — Он не может допустить, чтобы Ловетта убили быстро, для такого преступника это слишком легкая смерть. Его величество не желает, чтобы Ловетту предъявляли обвинение, судили его, а потом казнили в Тайберне, — во всяком случае, пока. Для короля важнее всего, чтобы первым делом Ловетта привели лично к нему. Он хочет посмотреть в глаза человеку, державшему голову его отца, когда цареубийца не сможет трусливо прятаться под маской. Тогда, и только тогда король примет решение, как поступить с Ловеттом.

Продолжая хранить молчание, я поклонился. Меня охватило ужасное предчувствие. Я не желал знать этой тайны. Преступление Ловетта и впрямь страшнее убийства, и тьма этого деяния окутывает всех, кому о нем известно. Вскоре после Реставрации самых отъявленных цареубийц повесили, выпотрошили и четвертовали. Их казни были настолько варварскими, что в конце концов вызвали отвращение даже у толпы. Какая же кара ждет человека, который хуже цареубийцы?

— Возможно, в этом деле у вас будет своя роль, господин Марвуд.

Я вскинул голову:

— Мадам, мне такая задача не по силам.

К стыду своему, я услышал, как дрожит мой голос. Я боялся за себя и за отца, доселе я не испытывал подобного страха. Король и те, кто стремится заслужить его расположение, не остановятся ни перед чем, чтобы выследить Ловетта. Я же не представляю для них никакой ценности, если только не окажу им содействия. Но с начала правления короля общественное мнение в стране изменилось. Теперь народ не жаждал крови цареубийц с прежним пылом. Напротив, некоторые из уже казненных вызывали сочувствие благодаря героическому стоицизму, с которым они приняли смерть.

А значит, тем, кто поможет королю схватить второго палача, на общественное признание рассчитывать не стоит. И если, что наиболее вероятно, дело закончится провалом, в первую очередь пострадают те, кто упустил Ловетта.

— Вы чересчур скромны, — произнесла госпожа Олдерли низким, почти ласковым голосом. — Вы уже весьма отличились на службе королю.

— Но Ловетты — и отец и дочь — исчезли, мадам, и на этот раз мы не имеем ни малейшего представления, где их искать. Госпожа Ловетт знает меня в лицо, а ее отец ни разу меня не видел, и у него нет оснований мне доверять. Да, когда-то они с моим отцом были товарищами, но сейчас их былое знакомство ничего не значит. Ловетт встретил батюшку на улице, он знает, что старик не в себе.

— Но об этом не знает его дочь, верно? И она может навести нас на след отца, а вы, в свою очередь, — навести на ее след. Вы сами подтвердили, что видели госпожу Ловетт, вам известно, где она жила после бегства из Барнабас-плейс, и вы даже знакомы с Хэксби — человеком, взявшим Кэтрин под свое покровительство. Вот и побеседуйте с ним. Возможно, он что-то знает.

— Если пожелаете, но…

— Вы сын старого товарища Ловетта, и во время Пожара вы спасли мою племянницу. Если отыщете Кэтрин, убедите ее, что на вас можно положиться. Мы хотим, чтобы вы…

Тут из коридора донеслись тяжелые шаги и приглушенные голоса. Госпожа Олдерли осеклась и предостерегающе вскинула руку. Дверь открылась без стука. В комнату вошел господин Чиффинч. Он пинком захлопнул за собой дверь.

— Ваш муж пропал, госпожа, — доложил он. — Да что за проклятое дело, чтоб его черти забрали!

Глава 44

В ночь понедельника Кэт, лежа на спине, слушала многоголосье храпа в исполнении отца и семейства Дэйви, сопровождавшееся шорохом мелких зверьков, занятых своими ночными делами. Хотя полог вокруг кровати был задернут, ночной воздух холодил щеки.

Кэтрин размышляла о том, что гораздо легче и проще любить отца, когда его нет рядом. Время и расстояние делали его образ однозначнее и светлее: изъяны устранены, темные пятна закрашены, грязь отчищена, острые углы сглажены, пустоты заполнены. Но на деле обтесать его тяжелее, чем твердый неровный камень.

Пробило полночь. Вот и наступил вторник. Сегодня Кэт должна принять решение.

Она знала: ей повезло, что у нее есть выбор. Раньше подобная роскошь была для нее непозволительной. Кто-то всегда решал за нее, что ей делать, где жить и с кем. Для Кэт выбрали мужа. Ее невинность отняли силой, не спрашивая. Под покровом ночи она бежала из Барнабас-плейс, потому что из-за кузена Эдварда больше не могла жить в этом доме.

Но сейчас у Кэт есть свобода выбора. Остаться или уйти? У обоих вариантов недостатков больше, чем преимуществ.

Утром Кэт помогала хозяйке приготовить завтрак отцу и господину Дэйви. Оба ели молча. Как и вчера, господин Ловетт оделся как ремесленник. Но вещи, в которых он приходил в кофейню, — темный камзол и шерстяной плащ — исчезли из платяного шкафа в спальне, а шляпа, белье и ботинки больше не лежали в ящиках комода.

Мальчик уже запрягал лошадей. Повозка стояла под навесом на заднем дворе. Мужчины еще вчера погрузили в нее инвентарь — они трудились до позднего вечера при свете фонарей. Жерди связали пучками по размерам: «пальцы», балки и стандартные шесты. Потом весь груз обвязали веревками и накрыли холстиной, чтобы защитить и от непогоды, и от воров. Рядом с жердями лежали кольца пеньковой веревки, чтобы связывать их вместе. Еще в телеге стоял большой ящик с молотками, пилами и резцами. Кэт подозревала, что среди инструментов скрываются и другие предметы, но наверняка она этого не знала.

После завтрака господин Ловетт отвел Кэт в гостиную.

— Помни, ты должна во всем слушаться Дэйви. Молись за меня, пока мы в разлуке. Как бы ни сложились обстоятельства, мы с тобой долго не увидимся, может быть, нам и вовсе не суждено