– Он лжет, – сказал Макс. – Никакой цепочки у него не было. Кольца и часов тоже, насколько я помню.

– Я верю тебе, – сказал Юханссон. – Вдобавок ты плохо соответствуешь его описанию преступников. Двоих, возможно, троих, не особенно похожих на тебя, если я правильно понял.

«Наш потерпевший уже наверняка написал заявление в свою страховую фирму», – подумал он.

– Это было нелегко, – признался Макс. – Мне трудно сдерживаться, общаясь с такими, как он.

– Я рад, что ты не забил его до смерти, – сказал Юханссон.

– Ради вас, шеф, я оставил его в живых только ради вас.

– Расскажи о детском доме, куда ты попал, – попросил он. – Порой полезно облегчить душу. Обещаю, все останется между нами.

– О’кей, – сказал Макс.

* * *

1993 год. Максиму Макарову шесть лет, и он только что потерял опору под ногами. Его бабушка умерла, и он остался абсолютно один, рядом никого, кто предложил бы ему еду и теплую постель. Ни одного взрослого, кто взял бы его за руку и утешил. Впереди детский дом, единственное пристанище для него и ему подобных.

Бывшая столица Российской империи Санкт-Петербург на берегах реки Невы. Пять миллионов жителей на участке суши, равном одной трети площади Стокгольма. Политизированные бюрократы Советского государства с их относительным порядком сейчас уступили место представителям дикого капитализма с их свободой для всех. Хотя персоны по большому счету остались те же самые.

Все обычные люди под гнетом массы навалившихся на них проблем, зарплаты и пенсии, которые выплачивают слишком поздно, если их вообще дают. Неожиданное изобилие товаров на прилавках, хотя лишь у немногих хватает средств на них. Постоянно увеличивающиеся цены на продукты. Преступность, растущая как на дрожжах. Советское общество благоденствия прекратило существование, на его место пришло свободное предпринимательство.

Это коснулось и таких, как Макс, маленьких детей, у кого не осталось взрослых, способных вести их по жизни. Взамен они получили детский дом, где, по крайней мере, им предлагали трехразовое питание, крышу над головой, взбучку в любое время дня и ночи для тех, кто не в состоянии позаботиться о себе или просто описался. А также надежду на усыновление. Что они получат новых маму и папу, и те заберут их оттуда в новую жизнь в капиталистическом раю на приличном расстоянии от Санкт-Петербурга со всеми его проблемами.

– Я рос на Гражданке, – сказал Макс.

– Где-то в пригородах? – спросил Юханссон, который плохо ориентировался в Санкт-Петербурге, хотя бывал там и до, и после падения коммунистического режима.

– В том городе почти нет никаких пригородов, – сказал Макс и покачал головой. – Гражданка – это трущобы. Одно время детские дома там были почти в каждом квартале. Сейчас все изменилось. Худшее позади. Я думаю, их персонал не может больше продавать детей. По-моему, Путин прекратил все это.

* * *

Продажа детей проходила по правилам, которые действуют в торговле большинством товаров. Цена устанавливалась в зависимости от спроса и предложения, и заказчики, естественно, имели предпочтения, когда речь шла о детях. К ним относились как можно меньший возраст, хорошее здоровье и красивая внешность.

– Поэтому ты пролетал, – констатировал Юханссон и ухмыльнулся.

– Нетрудно догадаться. – Макс улыбнулся в ответ. – Я выглядел точно как сегодня, хотя был не больше игральной карты в то время.

– В общем, удача обходила тебя стороной, – сделал вывод Юханссон.

– Однажды я приглянулся толстому финну с еще более толстой женой. Он сразу принялся тискать меня, а я подпрыгнул и ударил его головой. Нетрудно догадаться, как мне потом досталось. Я спал на животе весь остаток недели.

Заведение, где Макс прожил четыре года, располагалось в старом больничном здании, по минимуму подремонтированном и переделанном в детский дом за год до того, как он туда попал. Там находилось триста детей и двадцать сотрудников, почти все женщины. Дети были рассортированы по тому же принципу, словно дело касалось содержимого обычного бюро. Младенцы и малыши в самом низу, дети от шести до двенадцати лет на следующем этаже, а как только они поднимались выше по лестнице, там их уже разделяли на мальчиков и девочек и направляли в разные концы длинного коридора. Самые взрослые располагались на самом верху, а когда им исполнялось пятнадцать, наступала пора переезжать в другой дом.

– Когда у тебя появлялись волосы в паху, ты перебирался на верхний этаж. Если бы мать протянула еще год, я бы попал туда. И тогда пиши пропало.

– Могу представить себе, – сказал Юханссон.

– У меня были старшие товарищи, жившие там. Все, кого я знал, уже мертвы. Алкоголь, наркотики, преступления. Ты попадал из детдома прямо на улицу. Один из моих лучших друзей, который был на четыре года старше меня, тайком пронес внутрь бутылку древесного спирта и выпил ее. Парень умер в ту же ночь, ему было тринадцать лет.

– Вы не получали никакого образования? Наверное, ходили в какую-то школу?

– Конечно, ходили, – сказал Макс. – Школа находилась в соседнем доме. Там нас учили читать, писать, считать, но главным образом практическим вещам. Приходилось работать в мастерской. Я, например, целый год сколачивал грузовые поддоны. А до этого мыл посуду и чистил картошку. Спасибо нашему персоналу за трудовое воспитание, приносившее им приличный доход. На нашем умении читать они ведь не могли зарабатывать. А заказчиков, нуждавшихся в дешевых руках, хватало. Рестораны, маленькие производства, обычные магазины, строительные фирмы. Например, мог приехать грузовик и выгрузить у нас во дворе гору строительного мусора. Тогда мы вываливались на улицу и начинали вытаскивать гвозди, сортировать доски и складывать в кучи. Отбивать штукатурку от старых кирпичей. Прямо как в кино о семи гномах. Хотя они ведь трудились в шахте, насколько я помню.

– Угу, – буркнул Юханссон и вздохнул.

«Что я могу сказать, – подумал он. – Что сам задолго до того, как пошел в школу, обычно сидел на кухне дома в усадьбе и колол щепки для печки, в то время как мама Эльна упрашивала меня выпить какао со сливками и свежеиспеченными булочками с корицей».

– В том, что мы учились обходиться собственными силами, нет ничего плохого, – сказал Макс, словно прочитал мысли Юханссона. – Но мы же фактически были рабами персонала. Если им не удавалось заработать, продавая нас западным богачам, они брали свое, заставляя нас пахать бесплатно. А обучение письму и чтению было всего лишь фасадом для их делишек.

– Нелегко вам приходилось, – заметил Юханссон.

– Кому-то ведь бывает и совсем несладко, – сказал Макс и пожал плечами. – И не то, о чем я рассказал, самое плохое. Случалось кое-что и похуже.

– Расскажи об этом, – попросил Юханссон.

– Я не уверен, захочет ли шеф слушать подобное.

– Увидим, – ответил Юханссон.