– Просто отдохни, – говорит он. – Ешь тут что хочешь. Я скоро.

Кел отправляется к Дони тем же путем, что и Трей, – проселками через поля Франси Ганнона. Ветер обломал на деревьях ветви и раскидал их, растрепанные и расщепленные, по дорогам; в долгом золотом осеннем свете эти палки смотрятся умышленной зловещей жатвой. Кел собирает те, что покрупнее, и оттаскивает в канавы. Понимает, что, по идее, должен чувствовать себя уставшим, но ничуть. Прогулка и прохладный воздух вытрясают боль из мышц, а все та же головокружительная ясность по-прежнему держит его на плаву. На уме у Кела исключительно Дони.

Фермеры, видимо, уже покончили с утренними трудами и разошлись завтракать; Келу не попадается никто, если не считать овец Франси, – они замирают на полужёве и пронзают его непроницаемыми взглядами, пока он шагает мимо, а потом обескураживающе долго смотрят ему вслед. У задней каменной изгороди Дони Кел все равно оказывается раньше, чем можно было б ожидать от человека его возраста и габаритов, – просто на случай, если соседи глянут в окно или Франси решит разобраться, отчего парализовало его овец.

Сад Дони – заброшенный клок земли, заросший травой, с разбросанной ветром пластиковой садовой мебелью, добытой, судя по ее виду, на распродаже в супермаркете. Кухня в окне пустынна. Кел отщелкивает замок на задней двери скидочной карточкой любимой чикагской кулинарии, неспешно и аккуратно открывает, входит.

Тишь да гладь. Кухня старая, видавшая виды и яростно отдраенная, клеенка на столе и линолеум усталые до глянца. Из крана медленно подкапывает.

Кел тихо проходит через кухню и по коридору. Дом сумрачен, здесь мощно пахнет цветочным чистящим средством и сыростью. Мебели перебор, в основном это унылая, покрытая лаком сосна, от времени приобретшая пошлый оранжевый оттенок, а также перебор обоев, а на них – перебор узоров. В гостиной на каминной полке в груди чудаковатого на вид Иисуса мерцает тусклый красный свет, Иисус показывает на него пальцем и укоризненно улыбается Келу.

Кел поднимается по лестнице, стараясь держаться у края, и вес переносит постепенно, однако ступеньки скрипят все равно. Останавливается, прислушивается. Единственный звук – приглушенный сосредоточенный храп из какой-то спальни.

Комната Дони, за вычетом сосновой мебели, не имеет с остальным домом ничего общего. Почти все поверхности завалены грязной одеждой и коробками с видеоиграми. Одну стену занимает телевизор размером с витрину, на второй первоклассная аудиосистема, колонки от нее выпирают во всех углах, как перекачанные мышцы. В воздухе можно топор вешать от напластованных запахов пота, сигаретного дыма, пивного пердежа и засаленных простыней. В самой гуще всего этого размещается Дони, ничком разметавшийся на постели, в майке и трусах, украшенных Приспешниками[60].

Кел в три шага пересекает комнату, упирается коленом Дони в поясницу, хватает его за жирный загривок и сует лицом в подушку. Держит, пока сопротивление Дони не приобретает оттенок отчаяния, после чего вскидывает ему голову и дает сделать одиночный долгий вдох. Затем повторяет процедуру. Еще и еще раз.

В третий раз Дони всплывает, вдыхая со стоном. Кел наваливается ему на спину, отпускает шею и выкручивает руку за спину. На ощупь Дони напоминает гидрокостюм, накачанный пудингом.

– Говнюк тупой, – говорит он Дони на ухо. – Трындец тебе.

Дони сипит и извивается, наконец ухитряется выкрутить голову и глянуть на Кела. Первым делом по лицу его пробегает облегчение. Не этого Кел добивается. Страх – то немногое, что способно разогнать хомячковое колесико Дони. Если он крепче боится кого-то другого, нежели Кела, это нехорошо. К счастью, Кел в подходящем настроении, чтобы это исправить.

– Брендан Редди, – произносит он. – Излагай.

– Не знаю, чего…

Кел открывает ящик прикроватного столика, сует туда пальцы Дони и захлопывает. Дони воет, Кел тычет его лицом в подушку.

Ждет, пока Дони довоет, после чего ослабляет хватку, чтобы гаденыш мог повернуть голову.

– Знаешь, что я хочу себе на Рождество? – говорит он, глядя Дони в лицо. Тот пыхтит и поскуливает. – Хочу, чтобы вы, отморозки, перестали быть такими, мать вашу, предсказуемыми. Я сыт по горло этими твоими “о-о-ой, ну я нинаю, чего вы, не слыхал никогда о таком”. Отлично ты знаешь, чего я. Я знаю, что ты знаешь. Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь. Но все равно, Дони, все равно ты лезешь с этой херней. Иногда мне кажется, что хоть раз еще услышу – уже не смогу держать себя в руках.

Он отпускает Дони, слезает с кровати, опрокидывает стул, чтобы стряхнуть с него на пол горку мерзких спортивных костюмов.

– Прости, что взваливаю на тебя свои проблемы, – говорит он любезно, подтаскивая стул к кровати. – Но то и дело все вроде как напирает чуть больше, чем мне б хотелось.

Дони с трудом усаживается, подносит пальцы к лицу и дует на них сквозь зубы. Между майкой и трусами вываливается плюха бледного волосатого живота. Ссадина от встречи с Мартовой клюшкой для хёрлинга зажила лишь отчасти. Тяжелая у Дони выдалась пара недель в смысле побоев.

– Хорошо выглядим, сынок, – говорит Кел.

– Руку, блядь, больно, – возмущенно орет Дони.

– Забей. Нам тут кое-что обсудить надо.

– Ты, бля, сломал ее.

– Уй, – говорит Кел, подаваясь вперед, чтобы глянуть на пальцы Дони; они распухают, глубокие красные отметины быстро багровеют, средний палец выгнут под интересным углом. – Небось если наступить на них, больно будет копец как.

– Какого хера тебе надо, чувак?

– Иисусе Христе, сынок, ты прогулял школу, когда там английскому учили? Брендан Редди.

Дони прикидывает, не уйти ли ему опять в режим “ничего не знаю”, оценивает Кела и передумывает. Вид у Дони не то чтоб напуганный, но несколько оживленнее обыкновенного, что для людей его сорта одно и то же.

– Ты вообще кто, чувак? Ты в деле? Или легаш? Или что?

– Как и говорил уже, я просто мужик, которому недостает хобби. Содержание этой беседы я никому передавать не собираюсь, если это тебя парит. Ты, главное, не беси меня.

Дони проводит языком по губе изнутри, там, где ее придавило подушкой к зубам, и разглядывает Кела плоскими блеклыми глазами.

– Тебя еще немножко поубеждать? – спрашивает Кел. – У нас в запасе по крайней мере час. За час я могу оказаться очень убедительным.

– Зачем тебе про Брендана?

– Дай помогу тебе начать, – говорит Кел. – Брендан мутил метамфетаминовую кухню для твоих корешей из Дублина. Начнем с этого места.

– Мудачок этот думал, тут у него “Во все тяжкие”[61], – говорит Дони. – “Тут делов-то – из говна и веток, я тебе сам чистую дрянь могу гнать…” Обсос долбаный. – Кел следит за взглядом Дони – на случай, если у того где-то припрятано оружие, но Дони сосредоточен на своих пальцах. Рассматривает их так и эдак, пытается сгибать и разгибать, морщится.