При формировании коалиционного правительства Гитлера мы отлично сознавали необходимость противостояния его программным требованиям. Нам было ясно, как нелегко будет привести Гитлера и его партию к пониманию ответственности за управление государством. Тем не менее мы надеялись при помощи христианских принципов преодолеть их радикальные устремления. Я уже писал о том, какие старания были приложены, чтобы влияние нацистов в правительстве не было бы слишком сильным. Гитлер был канцлером, но в кабинет вошли еще только два других нациста против восьми консервативных министров. Я попробую ответить на вопрос, как же при таких условиях могло случиться, что влияние нацистов возрастало до тех пор, пока они полностью не подчинили себе правительство.

Причина была в нас – и в Гитлере. Я могу попробовать описать происходившие события, но не могу найти им оправдания. Моей главнейшей ошибкой стала недооценка той мощной силы, которая пробудила национальные и общественные инстинкты народных масс. Мое представление о государственной власти и ее назначении как о механизме, гарантирующем законность, основывалось на идеалах кайзеровской эпохи, которые многими из нас признавались как имеющие абсолютную ценность. Такое отношение к законности и порядку спасло молодую республику в 1918-м и 1923 годах от волны большевистских восстаний. Солдаты сами объединялись в добровольческие отряды, а представители старого государственного аппарата предоставляли себя в распоряжение нового государства. Мне, профессиональному военному, следовало бы понять, что даже в области политики при массированном нападении оборонительная тактика не может принести успеха. С гибкостью и динамизмом массового движения можно было бороться, только обладая не меньшим собственным динамизмом, и уж ни в коем случае не с помощью доктринерских идей тонкого слоя либералов и интеллектуалов.

В практическом смысле ошибка заключалась в том, что мы считали государственный аппарат достаточно единой и независимой силой, способной под консервативным руководством защитить себя от воздействия мощной пропагандистской машины нацистского движения. Многие годы партийных распрей подорвали единство управленческого аппарата, хотя никто из нас даже не подозревал, сколь далеко зашел этот процесс. Германский средний класс в той его части, которая не подпала еще под влияние нацистов, также недооценивал революционный порыв Гитлера и его партии. Его представители твердо держались старых представлений о морали и законности и верили в торжество порядка, права человека и размеренность бытия. Беспринципность и аморализм нацистов рассматривались ими как временные проявления, которые должны были, как предполагалось, исчезнуть по мере потери революционными силами их порыва. Мы верили Гитлеру, когда он заверял нас, что, заняв ответственное и влиятельное положение, он немедленно направит свое движение в более спокойное русло. Массы были чрезвычайно возбуждены, и мы ясно понимали, что положение невозможно нормализовать в одночасье и некоторые временные эксцессы неизбежны. Мы были убежждены – возможно, с нашей стороны это и не было слишком умно, – что здоровые элементы общества в конце концов восторжествуют. Партнерские отношения со столь революционной и тоталитарной организацией были для нас внове, и у нас отсутствовал необходимый в подобной ситуации опыт. В конце сороковых годов мир стал свидетелем похожих процессов, происходивших в коалициях социалистов с коммунистами в странах Восточной Европы. В каждом таком случае власть захватывал меньший по численности и более радикально настроенный партнер. В коалиционном кабинете Гитлера численно преобладали консерваторы, но страна в целом оказывала поддержку нацистам.

Кроме того, мы недооценили ненасытную жажду Гитлера к власти как таковой и не смогли понять, что бороться с ней можно, только используя его собственные методы. И еще: все наше воспитание и образ мыслей лишали нас способности предвидеть, к чему может привести использование таких методов. В сравнении с мощной позицией Гитлера, обладавшего миллионами приверженцев, наше собственное положение было чрезвычайно слабым. Неподконтрольными Гитлеру оставались два важных фактора: престиж президента и влияние армии. Но события показали, что они были использованы либо не вовремя, либо неудачно. Назначение в правительство не партийных политиков, а независимых экспертов также на поверку оказалось ошибкой. Действительно, министры, получившие свои посты благодаря своей преданности их партиям, слишком часто оказывались плохими администраторами. Но назначение способных управленцев вне зависимости от их партийной принадлежности, хотя и призванное обеспечить эффективную работу кабинета, на деле лишало их внешней поддержки в их борьбе внутри коалиции. Гугенберг оказался единственным членом правительства, имевшим за собой поддержку партии. Прочие министры сконцентрировали свое внимание на административной работе в своих ведомствах и не проявили ни способности, ни желания конфликтовать с Гитлером по чисто политическим вопросам. Сам я не имел министерского портфеля, а потому зависел в своих действиях от того влияния, которое мог оказывать на Гитлера и Гинденбурга, который сохранял все свои прерогативы вплоть до принятия закона об особых полномочиях.

В начальный период существования правительства важнейшее значение приобрела неспособность армии сохранить свою независимость, что имело в дальнейшем самые гибельные последствия. Бломберг почти сразу же проявил себя преданным сторонником Гитлера, и, несмотря на то что его не поддерживало в этом огромное большинство старшего офицерства, вековая прусская традиция дисциплины и повиновения делала мнение министра обороны решающим. Президент очень быстро старился и постепенно переставал оказывать влияние на текущие политические события, хотя я должен вновь подчеркнуть, что в тот момент еще невозможно было в полной мере оценить вероятные последствия происходящего. Оглядываясь назад, я понимаю, что упустил много моментов, когда мне следовало призвать на помощь авторитет президента. Я могу объяснить свое поведение, только признав ошибочность нашего предположения о том, что радикальные настроения среди нацистов будут ослабляться, а не усиливаться.

В своем месте я опишу провал наших попыток создать перед выборами 5 марта 1933 года сильный консервативный блок в противовес нацистам. Средние слои населения, в особенности те, кто не имел своего партийного представительства в кабинете, не смогли правильно оценить потребности момента. Было ясно, что о возврате к некомпетентности и нестабильности веймарской системы правления не может быть и речи, в связи с чем возникала необходимость полной перестройки всего государственного аппарата. По моему мнению, как я уже пытался это показать, была необходима основательная реформа конституционного строя и всей политической системы, результатом которой должно было стать создание более авторитарной формы правления, при которой было бы возможно решение социальных и политических проблем того времени.

Когда через несколько месяцев политические партии под давлением Гитлера объявили о самороспуске, правительство столкнулось с новой ситуацией. В странах Запада сложилось мнение, что формирование правительства партиями есть наилучший способ управления государством в интересах всего общества. Пока в Германии существовала партийная система, задача каждого из нас состояла в исправлении, насколько было возможно, ее дефектов. Коль скоро партии прекратили существование, возникла необходимость организации демократической системы на новой основе, а именно – на базе производственных и профессиональных групп населения, составлявших становой хребет нации. Представление о таком «корпоративном государстве», которое во многих отношениях превосходило партийную систему, уже давно являлось элементом социальной философии католицизма. Я был убежден, что в рамках этой концепции мы имели возможность создать ответственные за свою деятельность правящие и оппозиционные группы, которые, поочередно меняясь ролями, могли бы обеспечивать функционирование демократической политической системы. Я не предвидел только, что существующие общественные организации и партии, да и сам средний класс в целом, уступят свои позиции без борьбы. Нельзя забывать, что в январе 1933 года деятели профессиональных союзов и социал-демократы предполагали, что гитлеровский эксперимент окажется недолговечным. Возможно, именно поэтому они решили не прибегать к такому средству борьбы, как всеобщая забастовка, которую они, если бы захотели, наверняка могли организовать. Тем не менее всеобщее ощущение того, что «так больше продолжаться не может», было настолько сильным, что значительные массы рабочего класса вполне могли бы проигнорировать призыв к забастовке.