к отцу, Дмитрий Дмитрии. Я хочу, чтобы вы лично услышали от него, как это случилось.

Разговор с Раевским

Не слушая уговоров Мити, повторявшего, что он «верит мне, верит!», я настояла на своем и привела его к отцу, который сидел в своем номере у окна и курил, наслаждаясь видом на площадь Восстания. Очевидно, два рубля, которые я оставила ему на обед, были истрачены на что-то другое, потому что, когда мы вошли, он, не вставая, величественно кивнул и заговорил с Митей в каком-то непринужденно-аристократическом духе. Рассказывая о том, что Раевский уговаривал его вытащить письма, он сказал: «Тут дворянин на дворянина наскочил», хотя, насколько мне было известно, фамилия Власенковых никогда не числилась в списках дворян Российской империи. «Увидев на нем крахмала, – сказал он, – я приказал жене подать и мне крахмала». Кое-что он напутал и передал совсем не так, как я рассказала Мите. Словом, он не только не называл себя Иудой, не просил «бить в колокола», и т. д., но держал себя так, как будто был героем какой-то рискованной истории, из которой вышел с честью, как и полагается благородному человеку.

Ну что я могла с ним поделать?

Но Митя… С первого взгляда он понял все и слушал отца вежливо, внимательно, не позволяя ни малейшей иронии. Я то краснела, то бледнела, особенно когда отец начинал сочинять. Митя взглядами старался успокоить меня. Отец вдруг заявил, что до революции он работал главным режиссером Александрийского театра, – я нетерпеливо оборвала его. Митя осторожно, умело перевел разговор.

Но вот кончился бесконечный рассказ! Митя поблагодарил, сказал, что непременно займется этой историей, спросил что-то об Амурской железной дороге и простился с отцом. Я вышла проводить его. Он был очень спокоен. Мы спустились в вестибюль. Он купил какой-то журнал. Я уже собралась пожелать ему доброй ночи, как вдруг он скомкал журнал, побледнел и резко повернулся ко мне. Это было так неожиданно, что я невольно подумала, что он прочел в журнале какую-то неприятную новость.

– Мы пойдем к Раевскому сегодня, – сказал он. – Сейчас!

– Поздно же! Издательство закрыто.

– Нет, сейчас! Можно узнать домашний адрес по телефону.

Это было ошибкой, простительной для меня, но не для Мити, который был старше, опытнее и умнее, чем я. Тогда я не знала, что его жизнь на три четверти состоит из подобных ошибок.

Так или иначе, не выходя из Московской гостиницы, мы узнали домашний адрес Раевского и самое большее через десять минут звонили и стучали в двери его квартиры. Звонила я, а стучал – нетерпеливо – Митя.

– Кто там?

Митя еще стучал, не слышал.

– Дмитрий Дмитрич, открывают.

– Кто там? – повторил доносившийся откуда-то издалека женский испуганный голос.

– Это квартира Раевского?

Долгое молчание.

– А вам кого?

– Да Раевского же! Откройте, пожалуйста.

Снова молчание.

– А кто вы такие?

– Доктор Львов, – ответил Митя вежливо, но мрачно. – С ассистентом.

Раздался грохот крюков, скрежет цепей и мелодичный, как в старинных сундуках, звон замка; мне невольно вспомнились ходившие по Ленинграду слухи, что очень богатые нэпманы, в особенности ювелиры, из боязни налетов устроили в своих квартирах сигнализацию, навесили стальные двери. Не знаю, стальная ли, но, во всяком случае, очень тяжелая дверь медленно распахнулась перед нами. Мы вошли. Полная старуха в очках, моргая, как Раевский, встретила нас в передней.

– Доктор Львов? – повторила она недоверчиво. – К Сергею Владимировичу?

– Да, да.

Старуха ушла. Со стуком поставив между ног свою палку, Митя сел и принялся сердито рассматривать переднюю. Передняя была обыкновенная.

Старуха вернулась:

– Сергей Владимирович просил передать, что он не вызывал врача.

– Что?

Митя шагнул к ней. Старуха попятилась. Он снова шагнул, она завизжала, и в глубине коридора, отодвинув портьеру, за которой мелькнула большая, ярко освещенная комната, появился Раевский. Я поразилась – он так постарел, что его стало трудно узнать. Щеки повисли, под глазами появились мешки.

Расставив ноги, согнувшись, закинув голову, похожий в своем зеленом халате на жабу, он стоял в дверях и рассматривал нас тревожно моргающими глазами. Меня он, кажется, совсем не узнал, а Митю узнал, разумеется, с первого взгляда.

– Так вот что это за доктор Львов, – с гримасой искреннего отвращения сказал он. – Ну-с, прошу.

Не знаю, что это было – кабинет или гостиная или то и другое вместе. Но ни в одном комиссионном магазине я не видела так много дорогих вещей – деревянных резных картин в тяжелых рамах, ковров, мраморных статуй. Огромная хрустальная люстра висела над круглым столом. Другой стол, поменьше, был покрыт великолепной вышитой скатертью с изображением морского сражения. Повсюду в старинных красного дерева горках, на окнах, даже на полу под роялем стояла посуда, сервизы. Трюмо было украшено перламутровыми цветами.

– Ну-с, чем могу служить? – спросил Раевский.

Митя придвинул кресло и сел.

– Сегодня, – грозно сказал он, – мне попалась в руки книга «Письма О. П. Кречетовой к неизвестному». Вот она. Ты издавал?

Это «ты» было сказано с таким ударением, что люстра нежно зазвенела в ответ.

– Если можешь, не кричи, пожалуйста.

– Я спрашиваю, ты издавал? – оглушительно повторил Митя.

– Ну да, да. В чем дело?

– В том, что эти письма принадлежали моему дяде Павлу Петровичу Лебедеву и после его смерти перешли в собственность нашей семьи. Издавать их ты не имел никакого права.

Раевский пожал плечами:

– По этому вопросу