своих ног одолжить никак не могу, мистер. Это божье дело – давать человеку ноги».

Он мне: «Пожалуйста. У меня жена и сын. Я вам дам сто долларов. Вам что, не нужно сто долларов?»

«Еще как надо, – говорю. – Но мне и на свободе хорошо. Вдобавок я стара. Я ничего быстрее мула водить не умею, мистер. В жизни не садилась в машину или грузовик».

Так уж он меня умолял да заклинал, Господи, что я и не знала, куда себя деть. Он был итальянец и на вид честный, хоть я только через слово понимала, что он говорил. Но он гнул свое: «Дам вам сотню долларов. Поведем грузовик вместе. Пожалуйста. На сей раз мне впаяют двадцать пять лет. У меня сын. Я и так его толком не видел».

Ну, моему папе дали срок, когда я была еще кнопкой. Он сел за то, что пытался собрать профсоюз издольщиков на моей родине в Алабаме. Я знаю, каково оно, расти без папы, когда он нужен. И все же не хотелось соглашаться. Я и так влезла одной ногой во все это уж тем, что беседовала с ним в три утра. Но я обратилась к Богу и услыхала, как Его глас велит: «Я буду хранить тебя в Своей ладони».

Я сказала: «Так и быть, мистер. Помогу я вам. Но денег не возьму. Если я и попаду в тюрьму, то уж лучше за то, что мне велел сделать Господь».

Ну, с божьей милостью как-то я этот грузовик сдвинула. Мой супруг, преподобный Чиксо, работал дальнобойщиком, и в Алабаме я часто видела, как он водит грузовик, вот и жала педали и вертела баранкой туда-сюда, как мне велел белый, а он сменял передачи, и эта штуковина у нас дергалась да ревела несколько кварталов, и недалеко, на Сильвер-стрит, он повернул ключ, заглушил мотор, и я помогла ему войти в дом. Там ждал другой итальянец, вышел, стал спрашивать: «Где ты был?» – и побег к грузовику, а потом из дома выбег второй, и они увезли грузовик, и больше я его не видела. Меж тем я помогла калеке добраться до порога. Здоровую ногу ему напрочь перекосило. Скверно ему тогда досталось.

Спустилась его жена, и он ей говорит: «Дай этой женщине сто долларов».

Я говорю: «Мне ваши деньги не нужны, мистер. Я иду домой. Я ничего не видела».

А он мне: «Что я могу для тебя сделать? Должен же я что-то сделать».

Я ему: «Ничего вы не должны. Я поступила, как велел Господь. Я сперва помолилась, и Господь сказал, что будет хранить меня в Своей ладони. Надеюсь, вас Он тоже хранит. И вашу жену. Просто, пожалуйста, никому не рассказывайте, что я сделала, – даже моему мужу, ежели встретите, а то живу я в Коз-Хаусес, и повстречать вы его можете, пока он проповедует на улицах». И на том ушла. Его жена мне и полсловечка не сказала. Ни слова. А если и сказала, я запамятовала. Просто ушла.

Ну, больше я его не видела, пока мы не взялись возводить церковь. Дело в том, что никто не хотел продавать нам землю. Денег мы скопили, всей церковью, но итальянцы и духу нашего там не желали. Всякий раз, как мы думали купить какое-нибудь здание, смотрели тут и там в газете и звонили, нам отвечали, что оно на продажу, а как видели нас вживую, заявляли: «Нет, мы передумали. Оно не на продажу». И штука-то в том, что доки закрывались, а итальянцы разъезжались кто куда. Но нам все равно ни в какую не продавали. Каждый сбывал с рук что мог, только дьявол денежки считал. Но наши доллары им были не по нутру. Ну, мы все спрашивали, спрашивали, и наконец кто-то сказал: «На Сильвер-стрит живет один, землю продает. Сидит в доке, в старом вагоне». И вот мы с супругом пошли и постучались. И кто же нам открыл, как не тот самый парень.

Я чуть там и не упала. Не сказала ни полсловечка. Вела себя так, будто впервые его вижу. И он тоже. Шуму не поднимал. Сказал моему супругу: «Я продаю вон тот участок. В одном краю участка я строю себе склад. А на другом можете построить свою церковь».

Вот так-то Пять Концов туда и попали.

Пиджак слушал так внимательно, что даже прищурился.

– Вы еще помните имя того малого? – спросил он.

Сестра Пол сделала неглубокий вздох и откинулась на коляске.

– Еще бы не помнить. Один из самых славных людей, что я знавала. Старик Гвидо Элефанти.

– Слон?

– Нет. Папаша Слона.

* * *

У Пиджака снова пересохло в горле. Он встал со стула у окна, взял пустой графин, снова наполнил его в туалете, выпил, затем вернулся и уселся.

– Скажу как есть, если бы все это говорили не вы, я бы заявил, что вы мне голову морочите. Ничего чуднее в жизни не слыхал.

– Это все святая истина. Да я еще не закончила. Старик Гвидо не только уступил нам участок за шестьсот долларов. Ни один банк не дал бы нам залог. И мы расплачивались с ним в рассрочку. Заняли участок, не задолжав ни пенни никакому банку. Отдали ему четыреста долларов и принялись рыть: мы с супругом работали по чуть-чуть, но большей частью это все моя Эди, Руфус и Хетти. Родители сестры Го и родители Кузин – они появились позже. Спервоначалу были только мы. Мы бы так не уехали далеко. У нас не было ни машин, ни денег на них. Рыли лопатой. Делали что могли.

Однажды днем мистер Гвидо увидел, как мы копаем, и прибыл на здоровенном экскаваторе, и вырыл весь котлован. Управился в три дня. Ни полсловечка не сказал. Он говорил мало. Со всеми, кроме меня, да и на меня слов не тратил. Но мы были ему благодарны.

Как мы начали ставить стены из шлакоблока, он снова заглянул, отвел меня в сторонку и сказал: «Я хочу отплатить за то, что ты сделала».

Ну я ему: «Так уже. Мы строим церковь».

А он мне: «Вы платите за эту церковь в рассрочку. А я даром отдам землю, если позволите оставить внутри церкви подарок».

Я ему: «Не надо. В свое время мы расплатимся».

Он мне: «Ни к чему. Я так отдам. Хотите, сожгите расписку на месте».

Я ему: «Так, у меня и в мыслях нет жечь никакие расписки, мистер Гвидо. С нас причитается еще пятьсот шестьдесят долларов без процентов. С годами все отдадим честь по чести».

А он мне: «Нет у меня годов. Я прямо сейчас