– Но это сыр.

– Сынок, благословение находит тех, кто в нем нуждается. Неважно, в каком виде. Главное, что находит.

25. Делать

Мечта была настолько живой – а сколько из них оказались мертвыми еще до рождения, – что временами Элефанти почти приходилось сдерживаться, чтобы не воспарить от одной мысли о ней. Размышляя, он крепко сжимал руль своего «линкольна». Рядом молча ехала Мелисса, дочь Губернатора. Было четыре утра. Он был счастлив. Не столько оттого, что Мелисса приняла его приглашение «узнать о делах отца», сколько из-за того, как она справлялась с собственными делами – и его.

Таких людей он еще не встречал. Она была, как выражаются итальянцы, stellina – звезда, самая прекрасная. Сперва казалась застенчивой и робкой, что он уже видел. Но под сдержанностью скрывались решительность манер, твердость, выдававшая непоколебимую уверенность в себе и вызывавшая доверие. За недели их свиданий он видел, как она обращается с работниками в кафе и пекарне, как решает важные проблемы так, чтобы люди не почувствовали себя дураками, как вежливо разговаривает, выказывает уважение и почтение к пожилым в общем и старому дьякону в частности – выпивохе, который работал у его матери и с кем она наконец познакомилась всего месяц назад. Она не называла его «цветным» или «негром». Она называла его «мистером» или «афроамериканцем» – это, на вкус Элефанти, звучало опасно, странно, чуждо. Что-то от хиппи. Это напоминало о Банче Муне, цветном ублюдке. До него доходили слухи, что Пек расправился с Банчем – и жестко. Теперь опасность была повсюду, стреляли белые, черные, латиносы, ирландские копы, итальянские семьи, наркоторговцы. Это не прекратится. И все же, несмотря на мрачные дни впереди, он чувствовал, что движется к свету. К чудесной, лучезарной, роскошной, пробуждающей панораме того света, что может принести в жизнь одинокого человека любовь.

Романтика для них обоих оказалась неизведанной территорией. Пара обедов и торопливый ужин в бронксовской забегаловке переросли в долгие спокойные ужины в «Стейк-хаусе Питера Люгера» в Уильямсбурге, затем – в милые прогулки по Бруклинской эспланаде, пока кокон симпатии и желания распускался калейдоскопом сияющей, страстной, пышной любви.

И все же, думал он за рулем на шоссе Рузвельта, пока вдали уменьшался Крайслер-билдинг на Сорок второй улице, любить мужчину при свете дня, когда сияет солнышко и чувствуется обещание любви, – это одно. А гнать в жилпроект в Бруклине на его «линкольне», чтобы подобрать посреди ночи старого дьякона, – это совсем другое.

Об этом он размышлял, сворачивая в туннель Бэттери, где свет флуоресцентных потолочных ламп вспыхивал на лице Мелиссы, сидевшей рядом. До сих пор он всегда верил, что любовь приносит в жизнь мужчины только тревоги, страх и слабость, особенно в жизнь мужчины его профессии. Но Мелисса принесла отвагу, скромность и юмор в такие закоулки, о каких он и не подозревал. Раньше он никогда не сближался с женщиной, если не считать мать, но молчаливая искренность Мелиссы оказалась новым оружием. Она привлекала людей, обезоруживала их. Она находила друзей – а это тоже оружие. Он уже видел, как это подействовало на пожилую цветную по имени сестра Пол в доме престарелых в Бенсонхерсте.

Она благодарил Бога, что неделю назад взял с собой в дом престарелых Мелиссу. А ведь чуть не поехал один. Позвал в последний момент, чтобы продемонстрировать свою искренность и открытость. И с помощью Мелиссы дело обернулось в его пользу.

Старый дьякон заверил, что рассказал о нем сестре Пол все. Но стоило войти в комнату, как старушенция, сморщенная и закутанная в серое одеяло, встретила его malocchio – дурным глазом. Не повела и бровью на его приветствие и, не говоря не слова, вытянула старую лапу, показав на старую кофейную жестянку у кровати. Он ее подал. Она в нее сплюнула.

– Вылитый папаша, только толстый, – сказала она.

Он поставил стул рядом с ее коляской и сел лицом к ней, стараясь улыбаться. Мелисса примостилась на кровати у него за спиной.

– Я ел больше арахиса. – Он пытался пошутить, чтобы разрядить обстановку.

Она отмахнулась древней сморщенной рукой.

– Сколько помню, твой папочка арахис не ел. И не говорил больше четырех-пяти слов в день. А значит, ты не только толще, но и языком треплешь чаще.

Он почувствовал, как кровь приливает к лицу.

– Разве дьякон обо мне не предупреждал?

– Нечего тут дерзить и сочинять воздушные замки про старого дьякона! Ты делаешь?

– А?

– Ты делаешь?

– Что делаю?

– Я задала вопрос, мистер. Ты делаешь?

– Послушайте-ка, мисс…

– Не дерзи, – гаркнула она. – Я задаю вопрос. Да или нет. Ты делаешь?

Он поднял палец, чтобы что-то сказать, как-то ее замедлить.

– Я здесь только пото…

– Сунь этот палец себе в карман и послушай сам, сынок! Приперся без банки сардин, без гостинцев, без миски бобов, даже стакан воды не подашь тому, кто готов помочь тебе даром. И еще даже не знаешь, выбьешь десяточку или нет. Ты как почти все белые. Веришь, что заслуживаешь то, к чему никаким боком не относишься. У всего в мире есть своя цена, мистер. Так вот, теперь сила не на твоей стороне, сэр, ведь я всю свою жизнь прожила, а тебя в упор не знаю. Может, ты итальянец, раз пришел в костюме, угвазданном вином. А с другой стороны, можешь оказаться каким-нибудь пронырливым никчемным проходимцем, что только прикидывается сыном мистера Гвидо. Я не знаю, зачем ты вообще пришел, мистер. Я и дьякона-то как следует не знаю. Он ничего не рассказал о тебе толком. Как и многие мужчины, он не верит, что должен объясняться с женщинами, даже со своей женой, которая ему долгие годы жарила, парила и волосы вычесывала, пока он только по округе околачивался да глаза свои бесстыжие заливал. Я сто четыре полных раза обошла вокруг солнца – и никто мне ничего не объяснял. Я целую книгу могу написать о том, как не объясняют. Вот что значит быть старой цветной, сэр. И теперь я спрашиваю вновь. В последний раз – и если ты мне сейчас не угодишь, можешь сунуть свои топалки в «Хаш Паппи» вместе с четвертаком на удачу и валить отсюда. Ты делаешь?

Он обреченно моргнул и взглянул на Мелиссу, а та – слава богу – тихо произнесла:

– Миссис Пол, он делает.

Сушеное лицо старушки – мешанина сморщенных сердитых рек – смягчилось, когда она обратила свою древнюю голову к Мелиссе.

– Вы его жена будете, мисс?

– Невеста. Собираемся пожениться.

Гнев старушенции поугас.

– Хмф. Что он за тип?

– Немногословный.

– Его папка тоже был немногословный. Уж точно говорил поменьше этого. На что тебе сдался такой неудачник? Ввалился сюда весь на кураже, вопросами пытает, будто он из