разорву договор о рассрочке, если позволите нарисовать кое-что красивое на задней стене».

Я ему: «А вы спасены Иисусом?»

Тут он растерялся. Сказал: «Врать не буду. Не спасен. Но один мой друг верует. Я должен для него кое-что сберечь. Дал ему слово, что кое-что для него сохраню. И планирую это слово сдержать. Я хочу, чтобы на задней стене церкви написали картину, чтоб он ее мог увидеть и, когда придет к этой церкви – или его дети, или дети его детей, – они посмотрели и поняли, что это от меня и что я свое слово сдержал». Гвидо сказал, об этом никто не прознает, кроме нас – меня да него.

Ну, мы обмозговали это с моим супругом, потому как он был пастор церкви. Он пытался сам побеседовать со стариком Гвидо, но итальянец ему и слова не ответил. Ни словечка ни моему супругу, ни кому другому в Пяти Концах. Я еще видела, как он толковал со стройинспектором, который приезжал и заявлял, дескать, когда начнете строить, вам надо сделать то-то и то-то. Не знаю, о чем шла речь, но с инспектором потолковать надо было обязательно, потому что одной хотелкой в Нью-Йорке ничего не построить, даже в те деньки. Требовалось получить добро от города. Ну, мистер Гвидо с ним потолковал. Но сколько я знаю, он ни слова не тратил ни на одного цветного, кроме меня. Наконец мой супруг решил: «Если согласна ты, то согласен и я, раз он говорит только с тобой».

И я пошла к мистеру Элефанти и сказала: «Ладно, делайте что хотите».

Через пару дней он приходит с тремя своими итальянцами, и они принимаются за работу – громоздить блоки. Они свое дело знали, так что мы им не мешали, а сами трудились внутри. Настелили пол и закончили кровлю. Так оно и шло. Они работали снаружи. Мы работали внутри. Цветные и белые вместе.

Когда люди мистера Элефанти подняли стены до пояса, он подошел ко мне на обеденном перерыве… – Она осеклась и поправилась: – Ну, не так. Это я подошла к нему. Видишь ли, в те времена в перерыв на обед итальянцы шли своей дорогой домой, а цветные – своей. Но я всегда что-нибудь сготавливала мистеру Гвидо, потому что ел он мало, и приносила ему на несколько минут пораньше, потому что он на обед почти не отрывался. Однажды я пришла к нему пораньше и, как обычно, застала за работой, он ставил заднюю стену. Когда я подошла, он спросил: «Ты одна?»

Я сказала: «Просто занесла обеденный харч, потому как знаю, что вы не едите».

Он огляделся, посмотрел, чтобы никого рядом не было, а потом сказал: «Я хочу тебе кое-что показать. Это талисман на удачу».

Достает, значит, металлическую коробочку и открывает. Говорит: «Вот на что куплена ваша церковная земля».

– И что это было? – спросил Пиджак.

– Ерундистика, – сказала сестра Пол. – Точь-в-точь кусок мыла в виде толстушки. Цвета старой духовой трубы. Цветная дамочка, вот что это такое было. Закрывает он это мыло в коробочке, ставит коробочку в полость блока, мажет бетоном да известкой, приделывает что-то снизу, чтоб оно лежало на месте, и поверх ставит другой блок. Один от другого не отличить.

Тогда он мне и говорит: «Об этом знаешь только ты. Даже моя жена не знает».

Я ему: «Почему вы мне доверяете?»

А он: «Тому, кто доверяет сам, доверять можно».

Я ему: «Ну, мне неинтересно, где вы храните свое мыло, мистер Гвидо. Я свое держу в ванной. Но вы человек взрослый, и это мыло ваше. Тут от него толку не будет, но, видать, у вас дома еще есть».

Уверена, это тот редкий случай, когда я видела, что он смеется. Он, видишь ли, был серьезный человек.

Когда его люди вернулись с обеда, они достроили стену еще до исхода дня. На другой день с ним пришел еще один итальянский субчик, с черно-белой фотографией картины. Он ее называл «Джелл-О», как желе, или как-то в этом роде. Тот субчик перенес картину в точности прямо на заднюю стену церкви. Ушло у него на это два дня. В первый день он обвел и закрасил большой круг. Очертил круг работ, так сказать. Во второй – нарисовал в середке Иисуса в хламиде, с расставленными руками. Ладони касались этого самого круга. Одна ладонь Иисуса, левая, легла прямо на бетонный блок, где есть то мыло. Прям поверх него.

Она остановилась и кивнула.

– И эта штуковина там по сей день.

– Вы уверены? – спросил Пиджак.

– Как в том, что здесь сижу. Если только все здание не рассыпалось в пыль. Затем они закончили с внешними стенами, помогли доделать внутри, полы и все прочее. А под конец вернулся тот же художник и написал на задней стене буквы над головой Иисуса: «Пусть Господь хранит тебя в Своей ладони». Глаз не оторвать.

Закончив свою историю, она зевнула.

– Так церковь и получила свой девиз.

Пиджак в недоумении поскреб подбородок.

– Но про сыр-то вы мне не рассказали, – заметил он.

– А что с ним? Все я рассказала.

– Вовсе нет.

– Про грузовик же рассказала?

– А при чем тут грузовик?

Она покачала головой.

– Сынок, ты такой старый, что у тебя мозг усох до размера зрелой горошины. Что перевозит грузовик? Грузовик, который я вела для мистера Гвидо, был доверху забит сыром. Краденым, чай. Как мы открыли двери церкви, так не прошло и пяти минут, а старик Гвидо начал присылать мне этот сыр. После того как я разрешила ему сунуть в стену ту мыльницу с цветной куколкой на удачу, я уже не могла его обидеть. Много раз просила, чтоб он прекратил слать сыр, ведь он был хороший. Дорогой. Не по ранжиру для нашей церквушки. Но он ответил: «Хочу и шлю. Людям нужно есть». Вот немного погодя я и попросила слать сыр в семнадцатый корпус в Козе, потому что в то время корпус достался Сосиске, а Сосиска честный, и я знала, что он будет раздавать сыр тем в Козе, кому он нужен. Мистер Гвидо слал этот сыр год за годом. Даже после его смерти он все приходил. Когда я попала в этот дом для стариков, он все еще шел. И приходит по сей день.

– И кто же шлет его теперь?

– Иисус, – сказала она.

– Иди ты! – шикнул Пиджак. – Заговорила как Хетти. Сыр должен приходить откуда-то!

Сестра Пол пожала плечами.

– Бытие, двадцать семь, двадцать восемь, гласит: «Да даст тебе Бог от росы небесной и от тука земли, и множество