Последние два года, несмотря на неудачи своей страны и свои собственные, Азита была убежденной оптимисткой. Но сегодня она плачет, медленно, почти беззвучно. Смущаясь, она отворачивает лицо всякий раз, как ее глаза наполняются слезами, и быстро смахивает их.

Когда я не знаю, что делать, я пытаюсь казаться деловой и прозаичной:

– Это ведь для вас просто оборот речи, верно? «Эта глупая жизнь»?

Она ничего не отвечает. Обычно ее молчание указывает, что есть нечто такое, чего она не говорит вслух, – нечто противоречащее уверенному образу, который она хочет проецировать вовне. Ей и без того тяжко признаваться, что домашнее насилие вернулось в ее семью.

– Вы когда-нибудь пытались убить себя? – спрашиваю я.

Ее взгляд, мгновенно сверкнув, упирается в стол.

Это было в начале ее брака, в Бадгисе. У нее были приступы паники, которые переходили в судороги, она превращалась в кататоничку. Обычно приступ длился всего пару минут, но иногда и дольше. Первый такой эпизод случился сразу после свадьбы. Он начался с острой боли в груди, потом ей стало не хватать воздуха. Затем ступни и ладони у нее похолодели, и она больше не могла ими шевельнуть. Не могла ни говорить, ни двигать головой. Со временем Азита выяснила, что продолжительность приступов сокращается, если ей разотрут ладони и стопы. А еще врач выписал ей фенобарбитал, лекарство против судорог. Она тогда только что забеременела близнецами и, следуя инструкции, принимала по две таблетки в день.

Однажды она приняла сразу двенадцать.

К краю ее подтолкнул арбуз, вернее – мечта об арбузе. Она была заперта в доме и думала об арбузах в поле, на семейном участке. Бо́льшую часть продуктов она не выносила из-за токсикоза, но прямо-таки жаждала этого прохладного, хрустящего арбуза. Однако арбузы были снаружи, за запертой дверью, за которую она не могла выйти. Да и в любом случае ни один из них не предназначался для нее: их предстояло продать на рынке.

Те двенадцать таблеток погрузили ее в глубокий сон на два часа. Придя в себя, она тут же извинилась перед всеми за то, что по ошибке приняла слишком много лекарства. Как это глупо с ее стороны! Она до сих пор не понимает до конца, почему она их приняла; может быть, это действительно была ошибка. Но она не хочет больше никогда оказаться в том состоянии. Тогда ее дух был максимально ослаблен. То, что она была так близка к тому, чтобы бросить своих дочерей еще до их рождения, и по сей день остается для нее поводом для стыда.

Она поднимает на меня глаза и извиняется за свою первоначальную реплику: разумеется, она не хочет сводить счеты с жизнью. На самом деле не хочет. Но действительно в последние дни у нее такое ощущение, будто с ее головой что-то не так. В тех ситуациях, где раньше она была способна найти решение, теперь она чувствует себя в тупике. При все возрастающей незащищенности в Кабуле, когда иностранцы уезжают, парламент пребывает в хаосе: она прежде всегда видела какой-то путь, но теперь это труднее сделать. А может быть, она просто стареет? О том, что Афганистан погрузится в хаос после ухода иностранных войск, ей попросту невыносимо и думать.

– Я вот гадаю: может быть, мне следовало бы уйти? – вдруг говорит она.

Она никогда прежде такого не говорила. Даже вряд ли думала об этом по-настоящему. Развод всегда был для нее «не вариантом». Как и Шукрия, Азита знает, что стремление к разводу будет ей не на пользу – особенно в случае обвинений в неверности, из-за которых она может оказаться в тюрьме. И, вероятнее всего, она лишится детей.

Однако «уход», о котором говорит Азита, – это уход иного рода. В отличие от многих ее коллег в политике, мысль о том, чтобы жить за границей после вывода иностранных войск, никогда не была для нее особенно привлекательной. Эта идея была почти из разряда непроизносимых для идеалистки, которая всегда клялась, что будет неразлучна со своей страной и ее будущим.

– Когда я была членом парламента, у меня было полным-полно друзей и знакомых. Визы никогда не были проблемой. Даже дети могли ездить по моему паспорту. Теперь у меня есть только туристический паспорт. Я была так занята своей работой! А теперь чувствую себя виноватой перед ними. Я была такой эгоисткой. Я думала только о своей стране и ее будущем. И о своей работе. А мне следовало заботиться о своей семье.

Желая создать для своих дочерей лучшее будущее, она всегда воображала, что это будущее случится в Афганистане, который она помогала реформировать. Пытаясь научить своих дочерей сопротивляемости, внутренней силе и гордости за свою страну, она желала, чтобы они гордились и ею за ее усилия. Тогда планирование комфортного запасного выхода, как делали некоторые ее коллеги, казалось таким… лицемерием.

Прежде чем поехать несколько лет назад на тренинг по ведению политических кампаний в Соединенные Штаты, она шутила с близнецами насчет того, чтобы попросить там политического убежища. В то время это была популярная тема среди ее коллег. Несколько других членов парламента послали своих детей учиться в Европу или просить там убежища, чтобы можно было со временем беспрепятственно ездить туда-сюда и получать лучшее образование. А Азита уверяла дочерей, что она, конечно же, всегда будет возвращаться к ним – к Кабулу и своей семье. Да и об Америке она не грезила. Все мечты ее были только об Афганистане. Она была довольна собой, произнеся перед дочерями ту речь, думая, что преподала им урок силы характера и национальной гордости.

Но как-то на днях Бенафша, более тихая из близняшек, внезапно решила высказаться после очередного подрыва террориста-смертника. Она напомнила матери тот разговор о других странах и о том, как Азита говорила, что они навсегда останутся в Афганистане.

– Ты сделала свой выбор, мама, – сказала Бенафша.

Теперь никто из них никуда не уедет.

Именно в тот момент представление Азиты о себе как о бескорыстной патриотке начало сменяться образом эгоистичной карьеристки. Ее охватило чувство стыда. Она предпочла свою страну родным дочерям, и они всегда это понимали. Она сама этого не видела, пока не стало слишком поздно. Она сделала ставку на Афганистан с очередными иностранцами и поверила, что он может стать лучше. Она потянулась за невозможным – и поступила глупо. Наверное, нереалистично было полагать, что Афганистан сможет сильно измениться на ее веку, а она сыграла в азартную игру, поставив на кон жизни дочерей.

– Вы все еще подумываете об отъезде?

– Нет. Ни за что! Я ни за что не могла бы их бросить, – говорит Азита. – Но, может быть, я тогда, раньше, совершила большую глупость.

Она должна продолжать держаться и ради родителей. Решение отца выдать ее замуж не изменится – будь в стране война или мир, в парламенте она или нет и независимо от ее отношений с мужем.

– Я хотела бы познакомиться с ним, – говорю я. – С человеком, который обладал такой властью – всегда и с самого начала. Как вы думаете, захочет он разговаривать со мной?

– Очень может быть, что нет.

Азита