Командор бросил сеть для ловли летучих мышей и пал рядом со мной на колени. Видно, сильно разволновался, ибо сдвинул на лоб наглазную повязку, пристально разглядывая своего павшего сержанта.

– Куда она тебя подстрелила? – спросил он чуть не плача.

Непривычно было видеть два глаза, горящие на его суровом, меланхоличном лице. Наглазная повязка на лбу напоминала кусочек иудейской филактерии – церемониальной молитвенной коробочки, которую каждое утро носил дядя Ирвин.

– Точно не знаю, – ответил я.

Миссис Хиббен стояла выпрямившись, в полном ошеломлении, до того никогда никого не подстреливая, как я предполагал, и по-прежнему держала в руках смертоносное оружие, милосердно направленное в пол.

Бобьен из-за спины Мангрова вглядывалась в меня, прижимая к груди свои тапочки.

Я сунул под себя руку, ощупал сквозь штаны ягодицы. Перекатился на бок, провел рукой по заду – ни крови, ни пулевого отверстия. Если какие-то крабы остались, можно надеяться, что они навсегда оглохли.

– Кажется, не подстрелен, – заключил я.

Мангров помог мне подняться. Правая ягодица вроде бы онемела, словно ее лошадь лягнула, но повреждения тем и исчерпывались; ну, штаны сзади испачканы – можно отчистить.

Услышав, что я не подстрелен, миссис Хиббен вернулась к жизни.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Да, не ранен, – подтвердил я.

– Слава богу, – вздохнула она, что было с ее стороны очень мило.

– Вы могли погибнуть, – ласково и сочувственно проговорила Бобьен. Выстрел пробудил во всех лучшие качества.

Мы взглянули на диван. Когда миссис Хиббен подняла обрез, изменив угол прицела, мои ягодицы были спасены, но диван получил смертельное ранение. В подушке сиденья образовалась огромная выжженная дыра, прорвавшая обивку так, что обнажились пружины матраса.

Вернулся доктор Хиббен. Лицо его горело под веснушками. Казалось, он воспламенился от волнения.

– Он убит? – спросил доктор, глядя на меня, живого, здорового, относительно говоря, но желая точно удостовериться.

– Нет, – сказала миссис Хиббен. – Пуля в диван попала… Давайте позвоним в полицию.

– Замолчи ты с этой проклятой полицией… Вокруг никого. Если бы кто-то был, я увидел бы. Наверно, успели удрать по лужайке… Кто ваш сообщник, Алан? Говорите!

– Давайте позвоним в полицию, – сказала миссис Хиббен.

– Заткнись! – рявкнул на нее доктор. – У нас нет разрешения на чертово ружье твоего брата! И убери сейчас же эту хреновину, пока еще кого-нибудь не подстрелила!

Бобьен, Мангров и я опустили голову. Было непристойно, даже в столь живописный момент, присутствовать при скандале между директором Колонии Роз и его женой.

Миссис Хиббен села на уцелевший край дивана, осторожно опустила оружие на пол, закрыла лицо руками и начала всхлипывать.

У нас с Бобьен это вызвало сочувственную реакцию, и мы тоже заплакали хором. Мангров одной рукой обнял Бобьен. Мой нос, переставший кровоточить, вновь пустил струйку.

– Кто забрал голову и вернул тапки? – требовательно спросил у меня доктор Хиббен.

– Не знаю, – сказал я, по-прежнему плача и зажимая ладонью нос, чтобы не брызгать кругом кровью.

– Это был призрак Колонии Роз, – с истерической ноткой в голосе заявила Бобьен.

– Кто забрал голову, черт побери? – заорал доктор.

– Не знаю, – простонал я, хоть в душе знал. Лишь один человек способен передвигаться с такой фантастической ловкостью, скоростью, лишь один человек мог прийти мне на помощь.

Дживс!

– Это было привидение, – всхлипнула Бобьен.

Мангров обнял ее крепче.

– Все в порядке, Сигрид. Все в порядке.

Потом доктор Хиббен сказал:

– Все вон отсюда. Это самая ужасная ночь в истории колонии. Я бы всех сейчас поднял, да не хочется здесь еще раз устраивать сумасшедший дом… Утром всех соберу и узнаю, кто унес голову. Немедленно после этого вы уедете, Алан, а я, может быть, все-таки сообщу в полицию!

Я видел, что он хочет пригрозить мне последним заявлением, но также и сделать уступку жене.

– Приношу глубокие извинения за случившееся, доктор Хиббен, – сказал Мангров, выступая генеральным представителем колонистов, и я был ему благодарен, потому что не мог собраться с силами для извинений, зная, что любое слово прозвучит очень жалко и неадекватно причиненному мною ущербу.

– Вам не за что извиняться, Реджинальд, – сказал доктор, подошел к жене, положил руку ей на плечо, но она все плакала.

Мангров подхватил свою сеть для ловли летучих мышей и сказал нам с Бобьен:

Однако, когда мы направились к двери, доктор Хиббен быстро задышал, обнаженный торс задрожал, заколыхался. У него началась запоздалая реакция, а миссис Хиббен в тот же момент перестала плакать. Ее истерика передалась ему, как часто бывает с истерикой: два человека очень редко бьются одновременно, истерика переходит от одного к другому и обратно.

Мангров сунул мне сеть, поспешно бросился к передвижному бару, вытащил бутылку скотча, стакан, налил виски, сунул доктору Хиббену. Тот сделал глоток, захлебнулся, разбрызгал остальное. Кажется, это произвело успокаивающее воздействие.

Он сел рядом с женой прямо на дыру в сиденье, но зад у него был столь обширный, что не провалился. Миссис Хиббен обняла его, поцеловала в щеку. Так они и сидели бок о бок, обмякшие, казавшиеся совсем крошечными для полуобнаженных гигантов.

– Ну, как вы оба себя чувствуете? – спросил Мангров.

– Хорошо, – ответил доктор Хиббен, отчасти обретя обычное самообладание. – Спасибо за выпивку.

– Чем еще могу помочь? – спросил Мангров.

– Просто позаботьтесь, чтобы этот маньяк Блэр не спалил особняк. Присмотрите за ним. Надо только дожить до утра.

Слова доктора Хиббена причинили мне боль, но я это заслужил, и не в первый раз доктор называл меня маньяком.

Потом мы втроем ушли. Никто не попрощался. Не та была встреча, после которой требовалось прощаться. Я отдал Мангрову сеть для ловли летучих мышей, он опирался на нее, как на палку, другой рукой обнимая Бобьен. Я хромал с жестоко ушибленными ягодицами – удивительно было, что вообще держусь на ногах.

Шли молча. Среди общего ужаса я был рад видеть возрождение теплых чувств между Мангровом и Бобьен. В конечном счете оказалось, что она не так уж плоха.

– Алан, – нарушил молчание Мангров, – расскажи мне, что происходит. Кто взял голову и принес тапочки?

– Правда не знаю. – Я не собирался выдавать Дживса даже командору.

– Значит, вы не брали мои тапочки? – спросила Бобьен.

– Знаю, большого доверия не заслуживаю, но действительно не брал.