Они стали потихоньку шептаться.

Когда это происходило в доме священника, из шеренги копейщиков вышли два рыцаря с закрытыми забралами, спешились и быстрым шагом поспешили туда же. На крыльце один из них бросил вопрос, один ли был архиепископ, и когда получили ответ, оба вошли в незанятую комнату напротив.

Несколько ксендзев, находящихся там, увидев их, немедленно удалились. Первый, который снял шлем и бросил его с сильным звоном на стол, был князь Семко. Его разгорячённое, покрытое потом лицо под забралом было страшно выражением гнева, возросшего до наивысшей степени.

Он весь дрожал, не в силах сказать ни слова. Также он стянул две железные перчатки и бросил.

Из-под другого шлема показалось мужественное, более спокойное лицо Бартоша из Одоланова, лоб которого был нахмурен, но он контролировал себя.

– Стало быть, нас предали! – крикнул князь. – Всё пропало, а я снова буду выставлен на их издевательства! Но ради Бога, не о короне идет речь, а о чести!

Голос его дрогнул и он прервался.

– Пятиста таких человек, как мы с вами, хватит, чтобы взять ворота. Возьмём их силой.

– Невозможно, – признёс холодно и медленно Бартош. – Сначала нужно исчерпать все средства.

– Никаких не осталось.

– Я жду новость из города, – прибавил староста, – я не потерял надежды.

Семко в отчаянии бросился на лавку.

– Все эти скрытые и тайные работы, приобретение людей, расчёты на неосторожных ни к чему не привели. Нужно достать меч и мечом завоевать то, чего иначе иметь нельзя.

– Для этого наступит время, – сказал Бартош, – но если бы мы сегодня завладели таким образом Краковом, завтра бы у нас его вырвали, и делу вашей милости был бы нанесён ущерб.

– Моему делу уже не может быть хуже, чем сейчас, – выпалил Семко, – я его проиграл.

– А я верю в него и считаю его выигранным, даже если бы Краков не был в наших руках.

Князь резко прервал каким-то бессмысленным проклятием. Бартош смотрел на него, как будто ждал, когда тот успокоится, но этого не было.

Время шло, опускались всё более густые вечерние сумерки. Со дворов доносились выкрики солдат и шёпот. Они сидели в мрачном молчании, когда ксендз Хотек, приоткрыв дверь, вызвал их к архиепископу.

VII

Бобрек, прибыв в обычный краковский постоялый двор, который служил всем подобным ему посланцам крестоносцев, ни часа не бездельничал.

Он немедленно послал краковскому пану предостережение о прибытии Семко; тот был начеку, уже кем-то осведомлённый.

Таким образом, он исполнял свою обязанность, но было в нём что-то из природы крота, который даже без надобности должен копать под землёй, что-то замышлять и кому-то вредить.

Таким образом, он старался пользоваться своим пребыванием в Кракове, чтобы проведать о положении, о настроении, о том, как обстояло там дело Семко, и что думали с тринадцатилетней принцессой и будущей королевой. Ходили слухи, что её мать Елизавета по усиленному настоянию малопольских панов согласилась на то, чтобы дать им свободу, не связывать Вильгельмом Австрийским и предоставить им выбирать мужа и короля.

Для господ Тевтонского ордена имело огромное значение, кто будет тем будущем мужем юной королевы.

Несмотря на усилия и старания, чтобы чего-нибудь узнать в этом направлении, Бобрек ничего не перехватил, потому что или ничего определённого ещё не было решено, или это скрывали. Можно было догадаться, что малопольские паны, в руки которых попала королева, хотели задерживать брак, чтобы как можно дольше править вместо неё.

Бобрку было очень важно отвезти крестоносцам уверенность, что Семко ни в коем случае выбран не будет, а в Кракове ему давали очень сильную гарантию, что главным образом Спытек из Мелштына, с ним Ясько из Тенчина и другие были его неумолимыми врагами.

Случайно он также узнал, что прибывший Семко, кроме надежды захватить Краков, имел и другую – что от местных евреев сможет получить деньги. Абрам и Левек, два самых богатых тогда еврея, которые, помимо того, что имели сами, владели тем, что было в руках их единоверцев, заранее обязались снабдить князя Мазовецкого суммой, какая была ему нужна.

Узнав об это, Бобрек, не теряя времени, в компании Бениаша направился к Левеку, в руках которого было это дело. Они вдвоём пытались убедить богатого капиталиста, что хуже свои деньги поместить не мог, чем в Мазурию; поскольку Семко, согласно их рассказу, никакой надежды получить трон не имел, да и Мазовия сама была под угрозой, на неё могли совершить нападение, брат же Януш от всяческого соучастия с братом отступал.

Левек, человек неразговорчивый, но вникающий в дела, сперва подозревал милостивых советчиков, что, возможно, у них какие-то второстепенные цели, раз они проявляют такую заботу о его деньгах.

Он с капелькой иронии отвечал, прямо отрицая то, что думал ссудить деньги князю Мазовецкому, наконец, улыбаясь, прибавил, что всё-таки никому не навредило бы, если бы он потерял собственные деньги.

Этим еврей от них отделался; вежливо прогнав навязчивых, но пошёл на разведку, убедился, что дело Семко обстояло плохо, и уже знал, как поступить.

Когда на следующее утро его тайно вызвали в дом пробоща прихода св. Флориана для переговоров по поводу денег, Левек, одевшись так, что не сразу можно было узнать в нём еврея, предстал перед ксендзем. Бартош не отходил оттуда и во время переговоров также должен был помогать.

Сам Семко чувствовал себя для них неловким, доверив их старому и опытному воеводе Абраму.

Войдя, Левек по лицам понял, что, должно быть, дела обстоят не самым лучшим образом. Все лица были хмурые и насупленные. На вопрос воеводы об обещанных деньгах Левек сначала отвечал тяжёлым вздохом.

– С наличными деньгами, – сказал он, – никогда не было труднее. Известно, что у нас нет ни земли, ни шахты. Деньги к нам приходят с торговли, а торговля по причине беспокойства в стране совершенно не идёт. Поэтому и деньги не приплывают. Желая их получить, нужно подчиниться тяжёлым условием.

Таким образом, Соха требовал эти условия, на что Левек, несколько поколебавшись, ответил, что главное, чтобы князь занял Краков. Тогда деньги, быть может, нашлись бы, но без этого трудно ему послужить. Неожиданное требование привело всех в минутный ступор. Им как раз нужны были деньги, чтобы с их помощью попасть в Краков, а тут ставили условием, чтобы сперва взяли город.

Соха и горячий Бартош напрасно старались убедить еврея в нелепости этого требования. Левек очень спокойно, невозмутимо стоял перед ним; в конце концов он покорно объявил, что князь может искать денег у кого-нибудь другого, если хочет, а у