Ксендз Хотек прервал:

– Ничего не знаю! Не знаю, но думаю, что, если бы князь Семко действительно сопровождал архиепископа, хотел бы это скрыть. Всё-таки его выбрали на трон…

Воевода не дал договорить викарию и прыснул ироничным смехом.

– Семко Мазовецкий на троне! Правда, он никогда на него не сядет. Ни он, ни великополяне никогда тут править не будут!

Викарий смутился от этого резкого и слишком открытого выступления, когда воевода равнодушней добросил:

– Я прибыл с предостережением! Мы готовы противостоять всяким капризам; поэтому пусть напрасно не пробуют.

Бросив взгляд на просторную комнату, всем украшением которой был крест и несколько маленьких образков на стенах, воевода поклонился и собрался выйти. Ксендз Хотек, ещё не в силах прийти в себя, молча ему сопутствовал.

На пороге Спытек оглянулся, словно требуя ответа, но викарий, живого, как он, темперамента, боялся вдаваться в разговор с воеводой, который мог легко перейти в спор, что-то тихо, неясно бормотал.

Выбежав во двор, воевода стал разглядывать прибывшие телеги, на которых было легко увидеть палатки, запасные копья и военное снаряжение; он многозначительно пожал плечами, сел на своего коня, бросив слуге серебряные деньги, и направился назад к Флорианским воротам.

По правде говоря, ксендз Хотек не был осведомлён ни о Бартоше из Одоланова, ни о князе Семко, знал только о вооружённом отряде, догадался о нём из прибыших телег, но – нечто подобное предчувствовал. Предостережение Спытка укрепило его в этом убеждении. Он нахмурился, предвидя, что слабость Бодзанты, которая позволяет легко им управлять, готовит его к новым осложнениям и трудностям.

Тем временем постоянно прибывали предшествующие архиепископу подводы, кони, челядь. Их численность, которую было трудно разместить, всё больше хмурила лицо викария. – Лишь бы мы за это не расплачивались! – говорил он про себя. – Короновать и умащать короля – это дело архиепископа, но людям его навязывать…

Взгляд к Флорианским воротам мог убедить ксендза Хотку, что действительно втиснуться в город иначе как силой, было нечего и думать. Стены и башни были полны вооружённых людей, а к вечеру число их ещё удвоилось.

Начало смеркаться, когда гонец прискакал с объявлением о прибытии Бодзанты. На костёле Св. Марцина забили в колокола, и по этому знаку одни за другими все колокола в городе начали откликаться.

Архиепископ ехал в открытой карете, выстеленной алым сукном, предшествуемый распятьем, окружённый двором из множества всадников. Справа и слева толпился любопытный народ из предместья, а Бодзанта поднятой рукой его благословлял.

Ксендз Хотек, который в стихаре со святой водой вышел навстречу пастырю к его дому, в его свите сразу заметил двух рыцарей в полных доспехах, с опущенными забралами. Оба ехали не впереди, а среди них, окруженные так, будто не хотели, чтобы их видели. За архиепископом и за ними был виден целый ряд копий.

С первого взгляда ксендз Хотек понял правду слов воеводы; свита архиепископа была слишком сильной для защиты его особы; эти солдаты, должно быть, имели другое предназначение. Не заходя даже во двор дома приходского священника, полк копейщиков медленным шагом проследовал прямо к Флорианским воротам, так, будто имел намеение войти в город.

Но командиры, среди которых были и два рыцаря с закрытыми лицами, заранее заметили, что ворота были закрыты и охраняемы. Они остановились; некоторое время они колебались, потом около двадцати копейщиков прошли вперёд, прямо к воротам. На стенах молча стояли люди, над плечами которых кое-где торчали бердыши. Копейщики подняли головы. Несколько из них подъехали к самым воротам и ударили в них слегка копьями. Ворота глухо загремели.

Поскольку отряд ещё не целиком собрался и подходили всё новые полки, вскоре площадь перед воротами, вокруг них, под стенами заполнилась этими вооружёнными людьми. С ворот не отзывались, а копейщики, которые начинали слезать с коней, только между собой перекликались.

Какое-то время продолжалось взаимное ожидание.

Затем маленькая дверца живо отворилась, из неё вышли три человека в мещанской одежде и, оглядевшись, направились к дому священника. Было нелегко протиснуться между людьми и конями, но, может, в надежде, что они принесли с собой что-нибудь хорошее, пропустили их дальше.

Архиепископ, помолившись в костёле, как раз возвращался домой, когда ксендз Хотек дал ему знать о послах из города.

Если бы не знали о намерениях, с какими прибыл архиепископ, и кого с собой привёл, лицо бедного капеллана, его тревожно сложенные руки, несмелый и беспокойный взгляд выдали бы его.

Во главе посольства стоял городской советник, который начал с того, что поцеловал руку архиепископа и тяжело вздохнул:

– Мы пришли поздороваться с вашей пастырской милостью, поклониться вам и просить благословения.

Тут оратор вытер пот и поперхнулся.

– У нас есть также поручение от краковского пана, – прибавил он, – касающееся вооружённого кортежа вашей милости.

– Мне как раз, – сказал немного неуверенным голосом Бодзанта, – негде его тут поместить. Я надеялся, что вы моих людей впустите в городской постоялый двор.

Говорящий вдруг замолчал.

– Приказ для всех, – сказал он, подумав, – всех вооружённых в город не пускать. Мы не можем этого сделать…

Очень обеспокоенный деревенский оратор ещё говорил, не смея острее и решительней выступить против духовного лица, когда во дворе послышался шорох, потом в сенях, и показалась физиономия маленького епископа Краковского Яна из Радлиц со страдающим лицом.

Сразу почувствовав, что это может избавить его от тяжёлой обязанности, городской посол стал отступать к порогу. Ксендз Бодзанта встал и сердечным объятием принял епископа, которого посадил рядом с собой.

Разговор начался тихо, так тихо, что его даже послы, стоявшие чуть в отдалении, слышать не могли. Бодзанта казался встревоженным и беспокойным.

– Моих людей не хотят впустить в город, – сказал он.

– Да, и их прибытие произвело здесь сильное беспокойство, – отвечал Радлица. – Не буду от вас этого скрывать… Даже всю городскую вооружённую силу созвали на защиту.

Бодзанта беспокойно заёрзал.

– Всюду утверждают, – прибавил епископ, – что вы привезли с собой Семко Мазовецкого.

Лицо епископа покрылось румянцем, он заломил руки, не мог ничего ответить.

– Если так, и даже если это было бы только ложным подозрением, город останется закрытым; он готов защищаться и противостоять силе.

Архиепископ молчал, всматриваясь в Радлицу.

– Значит, у этого народного избранника есть тут такие фанатичные враги? – спросил он тихо.

– Увы, – спокойно говорил епископ дальше, – у него их достаточно. Практически все краковяне не хотят о нём слышать, а самые сильные из них, Добеслав из Курозвек и молодой воевода, самые непримиримые. Не покушайтесь на невозможное, – добавил Радлица.

– Значит, – начал грустно архиепископ, – сюда заранее принесли новость, пустили.

– Ворота