Маргарита не сводила с меня глаз.

- Похоже, я чего-то не знаю, мадам? Ваш супруг… вмешался в роды?

- Вмешался… - Я слабо улыбнулась. - Благодаря ему это дитя дышит. Он вспомнил, что мельком наблюдал в Индии, когда из любопытства учился медицине.

- Да неужели такое бывает… ну, чтобы знатный господин разбирался в эдаком?

Я снова не сдержала улыбки, хотя она и была сквозь невысохшие слезы:

- Выходит, на мое счастье, бывает. Выходит, Александр один на миллион… истинная редкость в этом мире.

- И это ваш муж! - потрясенно проговорила Маргарита. - Ей-Богу, никогда о таком не слышала!

Она еще некоторое время размышляла, шевеля губами, и я понимала, что она обдумывает услышанное. Скорее всего, она искала подобные случаи в своей памяти, вспоминая то, что ей приходилось видеть на протяжении сорока лет службы в Версале, но, видимо, так ничего и не вспомнила. Оставив это занятие, она осторожно придвинула ребенка ко мне, уложила его мне на плечо.

- Маленький так плакал за вами, так чмокал губками. Ох, жаль, что вы его не обняли сразу после рождения!

Я обняла его сейчас, когда, чуть поднатужившись, повернулась на бок. Легко-легко уткнулась лицом в животик малыша, в самый ворот пеленок, пропитанный его непередаваемым детским запахом, погладила крошечные смуглые ручки, переплетая свои пальцы с его хрупкими пальчиками, похожими пока что на паучьи лапки, увенчанные крошечными розовыми ноготками.

Этот юный мужчина был внешне просто красавец. Даже по сравнению со старшими моими сыновьями, которые, будучи новорожденными, выглядели совсем недурно, он выглядел как херувимчик: полнощекий крепыш с длинными темными ресницами. Такого рыцаря и в обычных родах нелегко было бы произвести на свет, что уж говорить о моем случае? Я вспомнила слова Женевьевы о том, что ребенок занял неправильное положение от испуга, когда синие захватили Белые Липы, и подумала, что она, пожалуй, была права. До того момента маленький Реми вел себя вполне разумно.

«Мое счастье. Мой наследник. Копия Александра…»

Я сказала Маргарите, что сегодня Реми Кристоф к графине де Лораге не поедет. Я постараюсь покормить его сама, и если уж не преуспею в этом, то к Констанс он отправится завтра, чтобы не оголодать.

- А пока я хочу побыть с ним. Подержать в объятиях. Оставьте нас все. Мы будем только двое. Я и мой сын…

6

Последний день зимы 1800 года оказался одним из самых тревожных и одновременно пронзительно-счастливых в моей жизни. Я провела его с Реми Кристофом. Мы сначала дремали в объятиях друг друга, и я блаженствовала, вдыхая его запах. Каждый его тихий вздох будто вливал в меня силы и обдавал волной радости. Потом он зашевелился, запищал, размыкая ресницы, и издал розовыми губками тот самый звук, который Маргарита характеризовала как чмоканье. Мой материнский инстинкт сработал во мне мгновенно; забыв обо всех предостережениях повитухи - она настоятельно рекомендовала мне не кормить самой, чтобы поскорее поправиться, - я расстегнула ворот рубашки и приложила сына к груди. Он был смышленый и не заставил себя упрашивать дважды, стал сосать сильно и энергично. Молока у меня было совсем немного. Поэтому, утолив первый голод, он успокоился лишь на недолгое время, а потом снова и снова требовал грудь, сосал, нервничал и отворачивал голову от соска с протестующим криком.

- Только сегодня, - шептала я просяще, гладя его головку. - Милый, потерпи это только сегодня. Ведь сегодня тебе еще не так много нужно еды… Мне придется отдать тебя, а нынче я так хочу побыть с тобой, Реми!

Глазки у него были круглые, блестящие, темные, как спелые вишни. Мы снова заснули, припав друг к другу. Позже, очнувшись, я осторожно распеленала его, чтобы осмотреть ножки. На мой взгляд, он был вполне ладно сложен, все складочки были на месте, и ножки были равной длины. Откуда Маргарита взяла, что одна из них вывихнута? Во всяком случае, позже, когда закончится весь этот ад с Брюном, надо, чтобы ребенка осмотрел доктор д’Арбалестье, который разбирается в подобных вещах. И, даже если вывих имел место и был ценой, которую мы уплатили за рождение ребенка живым, мне казалось, что эта плата - пустяк, которым можно пренебречь. Стоит только вспомнить: мы вообще могли потерять Реми!…

В ужасе, который постиг нас и мог отнять у Реми жизнь, я по-прежнему винила главным образом своего деверя. Он да еще этот его помощник Сен-Режан, уродливый карлик, натворили столько безумств, что мой ребенок мог бы сейчас не дремать у меня на руках, а отправиться в фамильный склеп!… И Александра тоже они поставили под удар, сумасшедшие фанатики! В результате моему мужу грозит расстрел, а эти двое скрылись, и ничто не указывает на то, что их где-либо найдут. В Бретани тысячи мест, где они могут укрыться. А для отца Реми уготован суд, который непременно приговорит его к смерти…

В этих перепадах от счастья к отчаянию мне порой казалось, что душа моя разорвалась на части. Одной рукой я обнимала новорожденного сына и благодарила Бога за то, что имею такую возможность. А другая часть сознания помнила, что этот новорожденный вот-вот может потерять отца, и у меня не было никаких идей насчет спасения последнего. Как было сохранить рассудок при таком раздрае в сердце? Плача, я вспомнила об аббате Бернье. Пожалуй, это была единственная надежда на укрощение Брюна.

Прошло уже почти три недели, как аббат побывал в Белых Липах. Я недвусмысленно обещала ему, что Александр примет приглашение Бонапарта на переговоры. И где же запропастилось это приглашение? Мы получили пока что лишь набег генерала Брюна, сравнимый с набегами северных варваров, мучивших Бретань тысячу лет назад!

Размышляя здраво, я понимала, что Талейран вряд ли стал бы обманывать меня. Стало быть, если все шло, как условлено, то курьер с приглашением уже в пути. Конечно, существовали десятки причин, которые могли бы задержать его в дороге. Но вдруг - об этом я боялась даже подумать - у Республики вообще исчезли мотивы для переговоров? Что, если Бонапарт уверовал в свою силу настолько, что решит отныне действовать лишь кнутом, спрятав пряник подальше? В этом случае статус Александра упадет с высокого ранга врага, с которым ведут переговоры о мире, до уровня рядового мятежника, которого следует не увещевать, а расстреливать. Вряд ли в этом случае что-то сможет помешать жуткой машине республиканского правосудия, тем более сейчас, когда герцог дю