Так к чему были бы разговоры? Мы с Анной Элоизой едва ли не впервые были в одной лодке, одинаково раздавленные страхом за судьбу дорогого человека.

- Мадам, я чувствую то же, что и вы. Я люблю своего мужа всем сердцем. Но… - мой голос прозвучал тоскливо. - Знаете ли вы, что из меня выливается пинта крови каждый раз, как только я поднимаюсь?

Она сделала пренебрежительный жест рукой:

- Это пройдет. Я родила четырнадцать детей и прекрасно знаю, что к чему. Это пройдет, повторяю вам, а Александр нуждается в спасении уже сейчас. Когда ему снимут голову, у него это уже не пройдет!

Ее яростная ирония не задела меня. Я ответила:

- Да ведь не в моем здоровье дело. Я пошла бы спасать Александра в любом состоянии. Но что я могу предложить Брюну? Как повлияю на него?

- О, вот это я и хочу вам сказать.

Она позвонила в колокольчик, и по ее знаку служанки внесли в спальню старинный ларец, украшенный гербом герцогов де Сен-Мегренов. Дрожащими руками Анна Элоиза открыла его.

- Вот, поглядите. Это все мои драгоценности. Им нет цены. Тут есть перстни, пожалованные моему мужу еще Людовиком XIV. Есть великолепная рубиновая парюра, принадлежавшая герцогине де Мазарини, кузине моего супруга. Ей подарил ее король Англии Карл Стюарт, когда она была его фавориткой… Это сейчас уже история, которую нынешние дельцы охотно покупают…

Хриплым голосом она продолжила:

- Отдайте все. Я выкуплю жизнь моего внука за любые деньги!

Если бы разговор не был бы столь драматическим, я, ей-Богу, позволила бы себе усмехнуться. Надо же, до чего старая дама оторвана от жизни! Кому нужны ее драгоценности? Эти синие задолго до ее предложения разграбили все сокровища Италии и Голландии. Брюн сам признавался, что сказочно богат…

- Мадам, - сказала я осторожно, - как можно надеяться, что ваши драгоценности привлекут человека, который в свое время, по слухам, разграбил казну Берна и Цюриха? Люди, подобные Брюну, привозили с войны миллионы…

Старая герцогиня не нашлась, что ответить. Да и ответить что-либо вразумительное было трудно. Но смириться с безвыходностью ситуации она не могла.

- Не знаю, племянница. Может, он не погнушается этим. Может, захочет украсить герцогскими драгоценностями свою жену-лавочницу. Выскочки всегда имеют обостренное самолюбие. - Осененная этой новой догадкой, Анна Элоиза с жаром продолжила: - Тогда пусть берет. Мало ли они воровали? Синие, как известно, падки на все, что плохо лежит. Не могут пройти мимо того, что само плывет в руки! А жизнь Александра? Зачем она этим цареубийцам? И какой прок от нее этому бандиту в синем мундире?!

Я хотела сказать, что все не так просто, что Брюн не бандит, а скорее хозяин нынешней жизни, и вполне возможно, что жизнь полковника Эмбера для него куда дороже старых дворянских побрякушек. После стольких военных триумфов в Европе он уже может позволить себе иметь собственное представление о чести и защищать ее, если ему кажется, что она попрана. Тем более, попрана нами, побежденной стороной… Был еще один нюанс: Брюн был когда-то моим любовником и мог испытывать к Александру нечто похожее на извращенную ревность. В общем, дело было сложное, и мое вмешательство за мужа перед генералом могло бы даже добавить ему сложности. Но, глядя, как дрожат морщинистые пигментированные руки старой дамы, я не смогла произнести ни слова. Безутешный плач старого беспомощного человека выглядел так ужасно… Мне было страшно за нее и за Александра. И потом, во многом старая герцогиня, пожалуй, была права. Я не могу позволить себе лежать и думать. Мне надо действовать. Хотя, по правде говоря, я совершенно не представляла, как именно.

Я не стала говорить старухе о том, на что действительно возлагала надежду, - о Талейране и об его возможном участии в судьбе моего мужа. Подобных планов герцогиня де Сен-Мегрен, наверное, не поняла бы. Хотя голова у меня кружилась и, по всей видимости, начинался жар, я привстала на постели, стараясь не потревожить Реми Кристофа.

- Мадам, - сказала я с усилием, - заберите ваши драгоценности и ступайте к себе. Я клянусь вам, что сделаю все для спасения своего мужа. Я пойду к Брюну и поговорю с ним. Если нужна будет ваша парюра, я пошлю за ней…

- Вы сейчас же пойдете? - Она была настойчива. - Медлить нельзя. Говорят, завтра в полдень тут устроят судилище!

- Да, - пообещала я срывающимся голосом. - Я пойду к генералу сейчас же… надо только одеться подобающе, чтобы… ну, чтобы не оставлять повсюду кровавый след.

Кивнув и совсем не по-аристократически шмыгнув носом, старая дама подозвала служанок.

Они помогли ей подняться с кресла. Уходя, она на миг задержалась подле Реми Кристофа.

- Говорят, племянница, что вы собираетесь нанять графиню де Лораге в кормилицы?…

Тон, которым она это произнесла, был уже совсем прежний - резкий и надменный. Однако переход с одной темы на другую был так внезапен, что я не сразу ответила. Анна Элоиза, впрочем, и не дожидалась моего ответа.

- Что за вздор! - произнесла она категорически. - Не вздумайте этого сделать. Даже думать забудьте!

- Но ребенку нужно молоко, если только вы помните, - ответила я, впервые за весь разговор позволив себе небольшую едкость.

- Ничего. Не умрет он в первые дни, хватит ему вашего… Мы найдем ему кормилицу. Элизабет сама займется этим, обойдет все окрестные фермы. А пока… - Тон ее стал назидательным. - А пока думайте о судьбе супруга, это будет куда правильнее, Сюзанна!…

Я не обратила на ее слова никакого внимания. Доверять заботу о кормлении ребенка старой деве Элизабет - вот это уж точно был бы вздор. Она пока с первого этажа на третий подымется - уже тяжело дышит, куда ей объезжать фермы? Да и с каких пор Анна Элоиза, презиравшая всех моих детей и ни с кем из них не находившая общего языка, будет давать мне указания, как их растить? Я обойдусь без столь ценных советов!

Едва за ней закрылась дверь, я принялась обдумывать, что мне делать дальше. Была уже почти ночь, но визит Анны Элоизы и ее деятельное настроение и на меня навеяли какую-то лихорадочную панику. Она сказала, завтра Александра будут судить? Стало быть, и вправду надо поторопиться. Выход, конечно, она подсказала абсурдный, но нельзя терять ни одного шанса. Вдруг мне удастся умолить Брюна? Не о милости, конечно, об этом и