«Огромные стада гуляли по лугам, – пишет Сегюр, – группы крестьян оживляли своим видом берега рек; неисчислимый рой лодок с молодыми парнями и девушками, певшими деревенские песни своей страны, то и дело окружал нас; казалось, ничто не было забыто… Отбросив, однако, все показное, что было им сделано, необходимо отметить и то, что существовало на самом деле.

Когда он (Потемкин) принял власть над своей огромной губернией, там насчитывалось всего лишь двести четыре тысячи жителей, а в его правление всего лишь за несколько лет население увеличилось до восьмисот тысяч».

В Каневе флотилия останавливается: здесь должна свершиться необычная встреча. Станиславу Августу Понятовскому, королю Польши и безутешному любовнику Екатерины, было милостиво позволено увидеть ее вновь после двадцати восьми лет разлуки. Вступив на галеру императрицы, он всячески старается показать, что прибыл не как государь, а как друг, и объявил собравшимся сановникам: «Господа, король Польши поручил мне представить вам князя Понятовского». Он надеется, что нежные воспоминания юности будут витать над его встречей с глазу на глаз с царицей. Однако такая встреча не состоялась. Екатерина приняла его в присутствии фаворита Мамонова. Перед Понятовским вместо стройной великой княгини, которую он когда-то знал, предстала полная матрона в теле, с двойным подбородком, мощным бюстом и властным взглядом. Тем не менее он очень взволнован. Даже погрузнев с годами, она остается для него единственной женщиной, которую он любил. Он старается объяснить ей, что посол России в Польше, князь Репнин, стал настоящим хозяином королевства, что родина его страдает от иностранной тирании и что только она, императрица, может смягчить судьбу бедных поляков. Екатерина слушает его с любезным безразличием, под мстительным взглядом Мамонова. Когда Понятовский покидает ее, лицо его бледно, он в отчаянии. То, что было между ними в прошлом, умерло навсегда. У женщины, которую он увидел, возможно, и есть сердце, но память ее молчит. Екатерина же с удовольствием воспользовалась представившимся случаем принять своего бывшего любовника и уколоть тем самым самолюбие любовника нынешнего. Мамонов делает вид, что он раздосадован и даже взбешен. Он осмеливается робко упрекать Ее величество, а та принимает его упреки с радостью: ей нравится, что она еще может возбудить ревность в молодом мужчине. Близким спутникам она говорит о том, какую жалость вызывает у нее хмурый вид «Саши». Сегюр и де Линь потрясены изобретательностью и хитростью царицы. Однако никто не может набраться смелости, чтобы ее разубедить. И вот весь спектакль заканчивается для нее утонченным наслаждением сердечной победы. На обеде, данном в ее честь Понятовским, она обращается к королю польскому с протокольной холодностью, с любопытством наблюдая за поведением фаворита. Вставая из-за стола, Понятовский ищет шляпу. Екатерина протягивает ее. Он тихо говорит ей с грустью: «Ах! Мадам, когда-то вы мне дали шляпу гораздо красивее этой!» Он умоляет разрешить остаться еще на один день на борту ее галеры. Она отказывает. Зачем ворошить потухший костер? Он выглядит настолько потрясенным таким резким отказом, что принц де Линь говорит ему на ухо: «Ну, не принимайте такой огорченный вид: вы доставляете радость придворным, которые окружают и ненавидят Вас!» Расстроенный, Понятовский уходит, по-видимому, сожалея, что разрушил этой ненужной встречей столь сладкие воспоминания молодости.

Едва лишь он отъехал, как Екатерина объявляет о приезде самого желанного гостя – Иосифа II. По своему обыкновению тот странствует под вымышленным именем графа Фалькенштейна и хочет поэтому, чтобы с ним обращались как с простым путешественником. Он поднимается на борт в Кайдаке и, как и все, попадает под необычайное очарование речного плавания. Конечно, он посмеивается над театральным характером путешествия, но затем, однако, про себя признает, что Россия поражает богатством и необозримостью пространств. Зависть острой иголочкой колет его рекламируемые дружеские чувства к Екатерине. На торжественную церемонию закладки будущего города Екатеринослава[139] собрались губернатор, сановники, духовенство. Положив первый камень, Екатерина предлагает Иосифу II установить на место второй. Возвратив ей мастерок, тот повернулся к Сегюру и шепотом произнес: «Императрица уложила первый камень, а я – последний». Однако его пророчество не сбылось – город быстро строится и развивается. «Мы у себя в Германии и Франции никогда не осмелились бы предпринять то, что делается здесь, – с досадой замечает Иосиф II. – Здесь не считаются с человеческой жизнью и трудами; здесь строят дороги, порты, крепости и дворцы на болотах; в пустынях сажают леса; все это делают, не платя работникам, которые не ропщут, хотя и лишены всего, спят на земле и зачастую страдают от голода… Хозяин приказывает, раб подчиняется… Кроме того, Екатерина может тратить сколько ей заблагорассудится, при этом никогда не влезая в долги. Ее деньги стоят столько, сколько она хочет, чтобы они стоили: она может начеканить монет хоть из кожи».[140]

В Кодаке пороги перегораживают течение Днепра. Покинув барки, вся компания продолжает движение по дороге, через степь. Вряд ли путешествующий там иностранец может отделаться от тревожного ощущения того, насколько ничтожен он в этих бескрайних зеленых просторах под огненно-ярким небом. Вокруг – никакого жилья, и начинает казаться, что он уже навсегда покинул мир людей. Он беззащитен, отдан во власть солнца, трав, пыли и ветра. И как же легко становится у него на душе, когда он видит, что на горизонте вырисовывается хоть какая-то горочка, появляется хоть какая-то деревенька! Прибытие в Херсон воспринимается всеми как победа над угнетающим однообразием южных степей. Екатерина ликует. Всего лишь шесть лет прошло с тех пор, как это поселение попало в руки русских, а Потемкин уже успел превратить его в город первостепенного значения. Город белых домов и прямых улиц с пышной, буйной зеленью. Сотни торговых судов в бухте покачивают своими мачтами, склады на пристанях ломятся от товаров, не умолкает звон колоколов, народ самого разного обличья теснится на улицах, в крепости пушки нацелены на море, на морской верфи строятся два больших военных корабля. Сегюр, обежав магазины и лавочки, с изумлением находит в них товары последней парижской моды. Императрица хочет проехать дальше до Кинбурна, расположенного напротив Очакова, однако небольшая турецкая эскадра бросила якорь рядом с оттоманской крепостью – и Ее величество благоразумно отказывается от такой вызывающей затеи, ведь еще так много надо осмотреть в самой округе! После нескольких дней отдыха караван вновь отправляется в путь, к Перекопу.

Теперь путешественники останавливаются на ночлег посреди степи, в богато убранных и обставленных шатрах. Однажды Екатерина с раздражением сказала Сегюру, жаловавшемуся на уныние окружающего пейзажа: «Чего же вы стесняетесь, господин граф? Если вас пугает скука пустынь, то почему бы не отправиться в Париж, где вас ждут столько удовольствий?» Сегюр опомнился: «Сударыня, неужели вы считаете меня слепым, неблагодарным, безрассудным и бестактным! И позволю себе добавить, что я с горечью вижу в ваших словах отголосок предубеждения против французов, не заслуживших такого необоснованного о них мнения. Нигде вас так не ценят и так вами не восхищаются, как во Франции!» Екатерина меняет гнев на милость.