Вернувшись в Бахчисарай, Сегюр и де Линь отправляются в апартаменты, отведенные им в ханском дворце. Вышло так, что их поселили в бывшем гареме властителя Крыма. Каждому отведена большая комната с мраморными стенами и выложенным плитами полом. По стенам вкруг комнаты устроен диван. В центре, в чаше бассейна, журчит фонтан. Окна наполовину закрыты вьющейся растительностью из сплетенных ветвей роз, лавра, жасмина, гранатов и апельсиновых деревьев. Пребывание в этом, по выражению Сегюра, «приюте наслаждений» настраивает душу на лирический лад. Несмотря на свои пятьдесят лет, де Линь не может усидеть на месте. «Должен же я до отъезда из Тавриды увидеть хоть одну женщину без чадры! – говорит он Сегюру. – Хотите пойти со мной на поиски?» Сегюр соглашается, и оба охотника приключений пускаются в путь. Проблуждав немалое время по округе, они видят на опушке небольшой рощи трех женщин, моющих ноги в ручье. Спрятавшись за ветвями деревьев, они не торопясь разглядывают их. Женщины без чадры, но вот горе-то, среди них не оказалось ни одной молодой и красивой. «Честное слово, – прошептал де Линь, – Магомет, пожалуй, прав, заставляя их скрывать лицо!» И только он это сказал, как все три женщины оглянулись, увидели бесстыдников, закричали и спрятали лица. На крики сбежались татары с большими ножами в руках. Сегюр и де Линь пустились прочь, продираясь сквозь кусты. На следующий день, во время большого обеда, всегда старавшийся позабавить императрицу де Линь рассказывает ей об их вчерашних похождениях. Некоторые из присутствующих смеются, однако Екатерина хмурит брови. «Господа, – сказала она, – эта шутка – очень дурного тона и подает плохой пример. Вы находитесь среди народа, покоренного силой моего оружия; я хочу, чтобы законы, вера, нравы и даже предрассудки этого народа уважались. Если бы мне рассказали об этом приключении, не называя имен его героев, я бы скорее всего подумала на кого-нибудь из моих пажей и строго наказала бы их». Оба провинившихся опускают головы, а императрица, пожалев их, более не продолжает разговор на эту тему.

Радостно-упоительное путешествие продолжается. На некоторых триумфальных арках, воздвигнутых на пути следования царицы, видна вызывающая надпись: «Дорога на Византию». Было запущено столько фейерверков, зажжено столько иллюминаций, что принц де Линь «опасается, как бы ему самому от глядения на все это не превратиться в бумажный фонарик». В награду за пребывание в компании такого остроумного и живого характером попутчика Екатерина подарила ему земли, по размерам не уступающие средней французской провинции. Усевшись в карету, она везет принца показать народ, на коленях ждавший, когда ему станут раздавать мелкие деньги. Де Линь пригоршнями черпает монеты из стоявшего сбоку мешка и разбрасывает их совсем как сеятель. Позже он пишет: «Селяне приходят за пятнадцать-двадцать лье нам навстречу, чтобы увидеть императрицу. Как только она появляется, все падают ниц. И вот, на полном скаку, я швыряю на спины и приникшие к земле головы тяжелое золото, и происходит это со мной по шесть раз на дню. Волею случая я стал главным благотворителем россиян».

Сегюр тоже осыпан подарками, как от Екатерины, так и от Потемкина. Настроение князя Таврического становится в это время все более переменчивым. Он то уединяется для поста и молитвы в оказавшуюся неподалеку пещеру отшельника, то вдруг, наполнясь бьющей через край силой и энергией, устраивает для царицы и ее гостей такой праздник, что они забывают и об усталости, и о том, насколько привычными для них стали такие развлечения. Он может принять иноземных дипломатов, развалясь на диване, с всклокоченными волосами, с мутно глядящим единственным глазом, и жаловаться им на денежные затруднения империи, и он же может во время роскошного приема преподнести императрице жемчужное колье немыслимой стоимости. Его оригинальность, считает Сегюр, граничит с безумием. Однажды утром, когда посол Франции готовится к выходу, он сталкивается с молодой красавицей, переодетой в черкешенку. Сегюр застывает на месте от изумления: незнакомка до мельчайших черт лица похожа на его собственную жену. «В первый момент я подумал, что госпожа де Сегюр прибыла из Франции, чтобы повидать меня, и что ее приезд скрыли от меня, дабы устроить неожиданную встречу», – пишет Сегюр. Когда видение стало удаляться, подошедший Потемкин берет его за руку и говорит: «Неужели сходство так велико?» – «Сходство полное, невероятное», – отвечает ему Сегюр. Потемкин разражается смехом – по-видимому, он подсмотрел портрет графини в палатке посла. «Ну так вот, сударь мой, – продолжает Потемкин, – эта молодая черкешенка принадлежит человеку, который позволит мне делать с ней все, что я захочу, так что когда будете в Петербурге, я вам ее подарю». Оторопевший Сегюр бормочет: «Благодарю вас, я никак не могу принять такой подарок и думаю, что такое проявление чувств покажется госпоже Сегюр очень странным». Потемкин очень обижен этим, непонятным по его мнению, отказом. Чтобы успокоить князя Таврического, французскому послу придется принять другой подарок – молоденького калмычонка по имени Нагун. «Некоторое время я о нем заботился, – напишет впоследствии Сегюр, – учил его читать, но… графиня Кобенцль, которую он очень забавлял, так умоляла уступить мальчика ей, что я согласился».

Наконец кортеж трогается в обратный путь. Уже за неделю до этого Иосиф II ходит хмурый, озабоченный известиями о волнениях в Нидерландах. Он как бы спрашивает себя: и как это меня угораздило отправиться в столь невероятный вояж? «Нас вели от одного миража к другому, – говорит он Сегюру. – Здесь, в России, все внутреннее очень несовершенно, зато все внешнее столь же реально, как и блестяще». И добавляет, говоря о Екатерине: «Вот уж не понимаю, как такая гордая и заботящаяся о своей славе женщина может проявлять такую странную слабость к прихотям своего молодого адъютанта Мамонова, который на самом-то деле всего лишь балованный ребенок». В Бориславе император расстается с императрицей, не забыв посоветовать ей быть осторожной с Турцией и твердой – в отношениях с Пруссией.

Несколько дней спустя, в Полтаве, глазам путешественников, которым уже казалось, что они потеряли способность чему-либо удивляться, предстал еще один грандиозный спектакль, поставленный Потемкиным. Пятьдесят тысяч солдат, одетых кто в русскую, кто в шведскую форму, передвигаясь по полю, воспроизвели различные эпизоды знаменитой битвы 1709 года, закончившейся полной победой Петра Великого над королем Карлом XII. Русские офицеры изображают царя, шведского короля, Меншикова, Шереметева. Кавалерийские атаки, беглый огонь пехоты, пушечная стрельба – все заставляет ошеломленных зрителей думать, что их перенесли в самый центр настоящей баталии. «Радость и гордость блестели в глазах Екатерины, – писал Сегюр. – Можно было подумать, что в ее жилах текла кровь Петра Великого».

После военного представления вереница карет продолжает медленное продвижение к Киеву. Для этой части империи не требуется гениального режиссера, чтобы ставить декорации и подбадривать статистов. Богатство края само бросается в глаза. Приветственные крики, обращенные к императрице, идут от чистого сердца. Даже скептически настроенный Сегюр пишет: «Императрицу принимали здесь как родную мать, и защищенный ею от произвола помещиков народ радовался ей из простого чувства благодарности».

В Харькове, охваченный внезапным приступом хандры, Потемкин решает покинуть Ее величество и возвратиться на юг. Екатерина встревожена его подавленным видом, особенно если учесть, с каким блеском проявил он свой организаторский талант. Уж не заболел ли он? Она пишет Потемкину: «В жары, которые стоят у Вас на юге, покорнейше прошу, сделайте мне удовольствие вылечиться, из любви к Богу и ко мне». И еще: «Вы мне служите, и я за это благодарна, вот и все! Касательно недругов Ваших, Вы им дали по рукам своей преданностью мне и Вашим попечением о государстве». Он отвечает ей: «Матушка императрица… Вы для меня больше чем мать, ибо Ваши попечения и забота о благе моем происходят от обдуманного порыва… Хитрость и зависть не могли повредить мне в глазах Ваших, и все коварство было напрасно… Край этот не забудет своего счастия. До свидания, благодетельница и матушка моя. Помоги мне Бог иметь случай показать всему миру, как я Вам обязан и что я преданный раб Ваш до самой смерти».[142]