Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Родственники К. начали общаться с ней и делиться своими историями. Однако потребовалось шесть месяцев терпеливых просьб к пациентке снова и снова рассказывать описанную историю… прежде чем она смогла завершить свой рассказ о гетто словами “и они забрали у меня ребенка”. После этого она начала постепенно “оттаивать” от апатии и ощущать отсутствовавшие до этого… эмоции боли и скорби…
Процесс исцеления миссис К. в значительной мере опирался на источники доброты и силы, присутствовавшие в ее жизни до и во время войны. Например, ее бойкий характер в детстве, способность грезить о том, как ее утешает дедушка, когда она утратила надежду в лагере, ее человеческая теплота, интеллект, замечательное чувство юмора и вернувшееся ощущение удовольствия… Ее способность и желание любить были воскрешены… Официально завершившая терапию, миссис К. говорит: “Я получила себя обратно, всю целиком… [Прежде] я не гордилась. Теперь горжусь. Есть некоторые вещи, которые мне не нравятся, но у меня есть надежда”»[562].
Вторая стадия восстановления отличается вневременностью; это качество, которое пугает. Реконструкция травмы требует погружения в прошлый опыт, застывший во времени; погружение в оплакивание ощущается как капитуляция перед слезами, которые, кажется, никогда не кончатся. Пациенты часто спрашивают, как долго будет длиться этот болезненный процесс. Четкого ответа на этот вопрос быть не может – можно только заверить пациента, что процесс нельзя ни обойти, ни поторопить. Он почти наверняка отнимет больше времени, чем надеется пациент, но не будет длиться вечно.
После множества повторений настает момент, когда пересказ истории травмы больше не вызывает таких сильных чувств. Она становится частью опыта выжившей – но именно одной его частью. Эта история – лишь воспоминание, такое же как другие, и оно начинает выцветать так же, как выцветают все остальные воспоминания. Скорбь тоже начинает терять свою яркость. Выжившей приходит в голову, что травма, вероятно, не самая важная, а может быть, даже не самая интересная часть истории ее жизни.
Поначалу эти мысли могут казаться почти еретическими. Выжившая может задаться вопросом: как воздать должное пережитому ужасу, если она больше не посвящает свою жизнь воспоминаниям и скорби? И все же она ловит себя на том, что ее внимание переключается на обычную жизнь. Нет нужды беспокоиться. Она никогда не забудет. Пока она жива, она будет думать о травме каждый день. Но настает момент, когда травма больше не требует для себя центрального места в ее жизни. Пережившая изнасилование Сохайла Абдулали вспоминает неожиданный момент во время занятия о повышении осведомленности о сексуальном насилии, которое она вела:
«Одна из женщин спросила меня, что самое ужасное в изнасиловании. И я вдруг посмотрела на нее и сказала, что больше всего мне в нем ненавистно то, что это скучно. Мои слушательницы были явно шокированы, а я пояснила: не поймите меня неправильно. Это было ужасно. Я не говорю, что мне было скучно, когда это происходило. Просто дело в том, что прошли годы, и мне это больше не интересно. Это очень интересно первые 50 или 500 раз, когда у тебя проявляются одни и те же фобии и страхи. Больше я уже не могу себя так накручивать»[563].
Реконструкция травмы никогда не завершается полностью; новые конфликты и испытания на каждой новой стадии жизненного цикла неизбежно пробуждают травму и подчеркивают какой-то новый аспект травмирующего опыта. Однако основная работа второй стадии завершена, когда пациентка возвращает себе свою историю и чувствует прилив обновленных надежды и сил, чтобы включиться в свою жизнь. Время вновь начинает двигаться. Когда «акт рассказывания истории» подходит к завершению, травмирующее переживание уходит в прошлое по-настоящему. В этот момент выжившая переходит к задачам восстановления своей жизни в настоящем и реализации стремлений в будущем.
Примирившись с травматическим прошлым, выжившая сталкивается с задачей создания будущего. Она оплакала свое прежнее «я», уничтоженное травмой; теперь она должна выстроить новое «я». Ее отношения прошли проверку травмой и навсегда изменились; теперь она должна создать новые отношения. Прежним убеждениям, придававшим смысл ее жизни, был брошен вызов; теперь она должна заново найти веру, которая будет поддерживать ее. Это задачи третьей стадии восстановления. Добиваясь успеха в этой работе, выжившая возвращает себе свой мир.
Пострадавшие, чью личность сформировала травмирующая среда, на этой стадии восстановления нередко чувствуют себя беженцами, прибывшими в новую страну. У политических беженцев это буквально так и происходит; но и для многих других, например женщин, подвергавшихся домашнему насилию, или людей, переживших насилие в детстве, этот психологический опыт сравним только с иммиграцией. Они должны строить новую жизнь в культуре, радикально отличающейся от той, которую оставили в прошлом. Покинув среду тотального контроля, они одновременно ощущают и чудо, и неопределенность свободы. Они говорят о том, что потеряли и заново обрели мир. Психиатр Майкл Стоун, опираясь на свою работу с пережившими инцест, описывает важность задачи адаптации:
«Все жертвы инцеста по определению научены, что сильный может поступать, как ему вздумается, не думая о нормах… Часто [таким пациентам] необходимо переучивание, опирающееся на то, что считается типичным, средним, здоровым и «нормальным» в интимной жизни обычных людей. Жертвам инцеста обычно катастрофически не хватает знаний в этих вопросах – таково воздействие искаженной и скрытной среды их детства. Они, хоть и виктимизированные в родных семьях, “благополучно” вырвавшись на свободу, словно оказываются пришельцами в чужой стране»[564].
На третьей стадии восстановления нередко вновь пересматриваются проблемы первой стадии. Выжившая снова направляет энергию на заботу о своем теле, непосредственное окружение, материальные потребности и отношения с другими. Но если на первой стадии цель заключается в том, чтобы просто обеспечить чувство базовой безопасности, то к третьей стадии пациентка готова более активно взаимодействовать с миром. Со своей недавно созданной базы безопасности она может теперь отважиться двигаться дальше. Она может разработать программу действий. Может вернуться к своим мечтам и желаниям, существовавшим у нее до травмы, или даже впервые в жизни обнаружить, что у нее есть свои собственные мечты и желания.
Беспомощность и изоляция – ключевые переживания психологической травмы. Авторство в своей жизни и восстановление связей – ключевые переживания восстановления. На третьей стадии восстановления травмированный человек признает, что был жертвой, и понимает эффекты своей виктимизации. Теперь он готов интегрировать уроки травмирующего опыта в жизнь. Он готов предпринимать конкретные шаги, чтобы усиливать свое чувство власти и контроля, защищать себя от будущей опасности и укрепить союз с теми, кому научился доверять. Одна женщина, пережившая сексуальное насилие в детстве, описывает свой приход к этой стадии следующим образом:
