Голос эхом разнесся в темноте. Недалеко, будто в паре шагов, залязгали цепи.

— Замолчи, дурак! — отозвался чужой, хриплый голос. — Замолчи, а не то привлечешь сюда жрецов или, того хуже, измененных.

— Я тут! — крикнул в ответ Н’Деле издали. — Жив, просто немного избит. Вот только сковали меня так, что и шевельнуться не могу.

— Со мной точно так же.

— Заткнитесь оба, проклятые идиоты! — повторил кто-то в темноте.

А потом вдали раздался скрип тяжелых деревянных дверей и разнесся по всей пещере, охваченной внезапной тишиной. Дверь скрипнула снова, издав протяжный звук, потом — глухой удар по косяку, после чего донеслись шаги нескольких человек. Глухие, мерные — они раздавались все ближе. Я увидел слабый проблеск огня на стенах, заметил форму коридора, очерченную далеким пламенем, и решетку.

Я заметил скобу с запором, который закрывал ее. Если бы не скованные руки, я без труда дотянулся бы и открыл решетку, а потому я подумал, что сперва придется управиться с цепями. Сущая мелочь для голого, которого сковали так, что он едва шевельнуться может.

Шаги приблизились, и туманный проблеск света сделался ярче. Одновременно в темноте пещеры раздался явственный перезвон цепей и хор молитв, криков и стонов, нараставший, словно волна. Был это самый ужасный звук, какой я слышал в своей жизни. Истерические крики людей, позабывших даже об остатках гордости, людей, которые скулили и выли в страхе, хотя пока ничего не происходило, а просто слышны были шаги и виделся свет приближающихся факелов. Я и сам почувствовал, как горло мое перехватывает жуть, как сдавливает мне грудь.

Свет залил стену пещеры передо мной, когда пришедшие остановились у решетки моей камеры.

Жрец, нахардал и еще четверо Отверженных толклись в коридоре. Я видел мощные руки, палки и плетеные бичи, блеск на чешуйчатой коже одного, с получеловеческим-полузмеиным лицом. Железная кованая лампа в руке жреца шипела, билась пламенем и сыпала искрами.

Стукнула скоба, когда они открывали решетку, двое втиснулись в камеру — тут сразу сделалось тесно. Я пытался сопротивляться, но в том не было никакого смысла. Один из измененных прижал меня коленом к полу, и я увяз в путанице сильных рук, будто сражался с морским чудовищем. Раздался лязг звеньев, ледяная цепь скользнула по моей груди и между ногами. Потом мощным рывком меня поставили на ноги и выволокли в коридор.

Если бы они сняли кандалы с моих ног, я мог бы сражаться даже скованным. Ульф учил нас этому. Увы, кандалы остались. Цепь между ними была достаточно длинной, чтобы я мог делать короткие шаги, к тому же на шею мне наложили ошейник с цепью, к которой пристегнули и тот короткий кусок между руками. Каждое движение мое блокировалось какой-то цепью, а занимающиеся мной измененные вели себя так, словно волокли бугая на клеймение или на бойню.

Где-то сзади я слышал скрип решеток других клеток, а крики раздались с такой силой, что заглушили все прочие звуки.

Меня погнали по крутым лестницам в темноту, разгоняемую только светом факела. Крики других пленников остались позади. Я все еще слышал их, однако были они едва слышными и искаженными, словно бы отделенные стеной. Похоже, их гнали другой дорогой. Сам я не кричал, семеня между скальными стенами, но чувствовал, что трясусь от страха так, что звенья цепи позвякивают.

Иногда идущий впереди жрец в раздуваемом сквозняком плаще сворачивал в другой коридор, сыпля искрами из лампы, меня направляли в ту же сторону с помощью рывков и пинков. То и дело в спину меня колол острый кончик какого-то оружия.

Наконец мы оказались в большой пещере с полукруглым куполом, под сводом, ощетинившимся каменными иглами. Измененные втолкнули меня внутрь, схватили под руки, подбили ноги и бросили на колени. Один из них наклонился и пристегнул цепь от ярма на шее к железной проушине, вбитой в скалу. В цепи было не больше полутора локтей, а потому я мог лишь склоняться, словно в молитве.

Сзади я слышал шорох, шум и лязг цепей, но не мог увидеть, что там происходит.

А видел я только пол пещеры и ноги тех, кто подошел ко мне. Кто-то дернул меня за волосы, задирая мое лицо прямо в жар и свет пылающего факела, ярмо врезалось мне в шею, чуть не поломав кости.

Внезапно в лицо мне плеснули какой-то вонючей, едкой жидкостью, но, к счастью, это не было драконье масло, а потом подставили ко мне большое деревянное ведро, наполненное отваром из странно и резко пахнущих трав, — и ткнули туда мою голову.

Я дергался, давился, слышал бульканье, в которое превращались мои вопли, чувствовал, как по бедру течет теплая струйка мочи. Я тонул в ведре странной жидкости, терял силы, а то жуткое ощущение, с которым отвар проникал в мои легкие, невозможно было передать словами, и хотя я продолжал пинаться, но делал это все слабее.

Тогда меня отпустили.

И оставили давиться спазмами кашля, блевать на камень пеной и хватать воздух со страшным свистящим звуком — словно раздувался дырявый мех.

А потом я лежал лицом на камне, время от времени сотрясаемый кашлем, и лишь судорожно дышал. Мои палачи продолжали потихоньку совещаться.

Я лежал и ощущал, что с лицом моим происходит нечто странное, что оно все деревенеет, будто обсели меня миллионы насекомых, что некоторые места пухнут, а в других, казалось, одеревенение отступает. То и дело челюсти мои сводило судорогой, словно кто-то втыкал в них ржавый гвоздь, мышцы пульсировали, будто лицо жило собственной жизнью.

Чувство было настолько жутким, что я принялся хрипло орать, не в силах узнать собственный голос. А потом судороги стали слабеть и наконец сошли на нет.

Я лежал. Не знал, что ждет меня дальше, но не было сил сражаться. Единственное, что я мог сделать, — это дышать и лежать. Из глаз моих сами по себе текли слезы.

— Полагаю, мы уже можем увидеть, — отозвался жрец откуда-то сбоку.

Я заскулил и принялся дергаться на цепи, хотя, естественно, это ничего не дало.

Снова болезненный рывок за волосы запрокинул мое лицо к жару факела.

— Отодвинь огонь, а то не вижу, — отозвался нахардал, но голосом измененным, без старческого скрипения и гортанного акцента Внешнего Круга. Голосом, что показался мне удивительно и пугающе знакомым.

Жгущий мою щеку светильник отодвинулся в сторону, и я сумел открыть глаза. У пустынного старца не было волос. Он все еще носил топорщащуюся во все стороны бороду, но теперь по-другому держал голову, не чавкал, не скрывался под капюшоном своего грязного плаща. И отсверкивал лысым черепом: похоже, он носил шапочку с прицепленными волосами, словно нассимский актер.

— Я знал! — воскликнул он. — Знал, что это никакой не амитрай! Он мне сразу не понравился. Более того, я знаю, кто он таков. Это раб. Кирененский пес, которого приволокли с караваном контрабандистов в земли Людей-Медведей. Служил в доме Сверкающей Росой, низверг на него месть других неверных дикарей, а те сожгли двор и зарубили мою госпожу, которая уже почти приняла истинную веру. Вот только тогда у него были рыжие патлы. Узнаешь меня, пес?