– Может… – едва ли успокоил его Никифор.

– Пошли, – махнул обеими руками одновременно паракимомен.

Несмотря на свою тучность, Василий Теорадис проворно бросился к ковру на дальней стене и исчез за ним. Вслед за ним поспешили и его неожиданные гости. Теперь они едва поспевали за тучным евнухом, что почти бежал по узкому тайному проходу с редкими светильниками и со многими ответвлениями. Несмотря на оплывшее тело, Василий Теорадис с неожидаемой ловкостью вписывался во многие повороты тайного хода. На каком-то повороте в руках паракимомена оказался большой факел, ярко осветивший ступени, ведущие вниз. Здесь стояла вода, но быстро закончилась ступенями вверх.

Наконец, Василий остановился перед маленькой дверью. В его руке звякнула связка ключей. Поворот ключа, еще один поворот, и маленькая дверь распахнулась. Теперь они шли по огромному залу какого-то дворца. Затем прошли несколько комнат и вновь углубились в узкий тайный проход. Лишь через сотню шагов, правильно выбрав путь в подземном лабиринте, паракимомен вывел своих гостей к еще одной маленькой двери, сделанной целиком из крепкого железа.

Повозившись опять с ключами, Василий открыл железную дверь. Яркий свет солнечного дня на мгновение ослепил всех. Заслоняясь широкой ладонью от солнечной щедрости, Гудо с тревогой спросил:

– Что это?

– Это? Это одна из улиц Константинополя. Здесь и ищи своего мальчишку, – криво усмехнулся Василий.

– Как же так? – изумился Никифор.

– Что тебя удивляет, мой друг? – теперь уже паракимомен улыбался во всю ширь своего огромного жирного лица. – Ты думаешь, что всякий мальчишка сгодится в моей работе? Не каждому выпадет удача стать евнухом при дворе. Только крепкие телом, и красивые лицом. Слышишь? А у этого мальчишки был уродующий его изъян…

– Изуродованное ухо, – тихо промолвил «синий дьявол».

Ничуть не удивившись все знанию этого слуги нечистого, Василий подтвердил:

– Его уродство закрыло ему путь к счастливой жизни. А жаль… Красивый мальчик. Я бы занялся его воспитанием и образованием.

– Если бы он выжил после того, что вы с ним сделали бы, – набирая голос, отозвался Гудо.

– Ну, не без этого. Мои лекари удачно делают каждую вторую операцию. Но не в этом случае. Не было смысла превращать его в евнуха. Не стоило трудов. Жаль, что его кто-то так изувечил. Мне показалось, что его ухо было кем-то откушено, – с сожалением развел руками парадинаст.

– Джованни Санудо, – тихо прошептал «синий дьявол».

– Кто? – не поверил своим ушам Никифор. – Джованни Санудо?

– Я знал, на что способен этот страшный человек, поэтому и откусил малышу часть уха.

– Откусил? О, Господи! Как же так?! – и Никифор, и Василий, и Андроник воскликнули одновременно и ту же стали с усердием креститься.

– И проклятый герцог, и проклятые евнухи искалечили бы его еще более жестоко. А более вероятно – убили бы. Я изуродовал его, но спас ему жизнь! – с гневом поднял руку Гудо.

– Спас? – в злорадстве скривил губы Никифор. – Может быть, и спас. Только вот эта улица и убила твоего малыша.

– Нет. Он жив, – твердо ответил Гудо.

– Если и жив, то чтобы найти его понадобятся усилия всех жителей огромного города Константинополя. Или же целая армия, – со вздохом сказал Андроник.

– Армия? – переспросил Гудо. – Что ж… Тогда я вернусь с целой армией!

* * *

– Он так и сказал?

– Да. Так и сказал. Сказал, что вернется с целой армией!

– И ты знаешь, сестра, я ему верю. Более того, я охотно предоставил бы ему эту армию, если бы мои монахи на короткое время отставили помыслы о Боге и взялись за оружие. Даже половины из них хватило, чтобы отбросить врага от границ Византии. Ну почему епископы Запада позволяют себе перевернуть крест, и, сделав из него подобие меча, опускать его на головы врагов? Ведь те епископы частенько сражаются и не брезгуют кровью. Грех, конечно, но ведь отпускает его им их папа. Замаливают и сами перед Господом. И сами себе прощают, потому, что считают: убив врага, помогают Богу и католической церкви.

В Византии же, если что такое случится, то раскаяние в душе вечное. И считается, что такой грех для отца православной церкви никогда не может быть замолен. А вот у русичей, я знаю, случается монахам ставать на бой. И на той земле уже давно принято отпускать грех крови тем святым отцам, что пролили ее за землю родную… О чем это я? Отвлекся. Прости, сестра. Так просто – мысли, мысли, мысли. Не быть монахам воинами. И не будет у меня войско такого. Думать следует о другом. И все же… Ответь, сестра – отчего ты скрыла от меня то, что знала об этом «синем дьяволе»? А впрочем, не отвечай.

Павлидий увидел, как в глазах его сестры набегают слезы, но не остановился. Не смог удержать свой гнев, чувство, которое он со всеми условностями похоронил глубоко в душе уже очень давно. Но теперь оказалось, что и в могилах души чувства живут и выжидают случая, чтобы вырваться, и, хотя бы на некоторое время, потрясти эту самую душу-могильщицу:

– Наши учителя… Наши огромные знания… Наши игры… Наши фантазии… Ты – жены василевса! Любимая из твоих игр. Первая среди женщин великой империи. Ты самая прекрасная и умная среди них, а значит, повелеваешь каждым мужчиной. Золото, богатство, власть. И теперь тебе представился счастливый случай в твоей прискорбной жизни жены мясника сделать очень важный шаг в осуществлении твоих мечтаний. Но как это глупо – мясника в василевсы! И при помощи кого и чего имеющегося? Кого – «Синего дьявола», осужденного народом и церковью?! Чего имеющегося – горстки мясников, которые думают, прежде всего, о своем желудке и грязных женах и вечно голодных детишках? О, как это глупо!

– Ты жесток, брат, – насмелилась воскликнуть Левина. – Как ты сегодня жесток. Да, я думала об этом. Но более всего я думала о нашем отце, матере, брате, и… о тебе, Павлидий. Мне нужно было время обо всем подумать. Я умоляла мужа спрятать этого страшного человека до поры, до времени, пока…

– Нет! Ты ничего не думала. Ты играла, ты мечтала, ты придумывала будущее, – лицо Павлидия заострилось и покрылось еще большей бледностью.

– Хорошо. Пусть и так, – Левина встала, выпрямила спину и сузила глаза. – Да, я вспомнила наши игры и фантазии. Вспомнила, как и ты желал быть одетым в императорский пурпур и одним движением руки отправлять огромные армии на врага. Ты тогда так же мечтал о богатстве и власти. Мечтаешь об этом и сейчас. Годы монашества, упорства и трудов вознесли тебя на небывалую высоту. Даже страшно подумать какую! Прот земли афонской! Но кто ты в душе? Монах, служащий Господу, или честолюбец, выжидавший многие годы удачного случая. Простят ли тебе монахи земли афонской, если ты, волею судьбы вознесешься на трон василевса? Простит ли тебе церковь твое двоедушие? Примет ли тебя народ? Тебя, поклявшегося вечно служить Господу и на благо православного народа. В чести ли для прота земли афонской призывать на собственную службу человека, который обвинен в колдовстве – «синего дьявола»? Не это ли первое пятно на твоей душе, которое немного позже должно было покрыться множеством пятен крови. Наверное, и правильно, что я тебе ничего не сказала. Возвращайся на Афон, если еще можешь…