Государь занимал наверху две комнаты. Он выслушал мой доклад при всей его терпеливости и спокойствии. Когда я дошел до конца, и он увидел у меня папку, он обрадовался и говорит: “Так и знал, что раньше, чем придете с докладом, вы его напечатаете. Я очень вам благодарен”» (С. Ю. Витте).

У Витте была еще мысль, горячо поддержанная Д. И. Менделеевым и адмиралом С. О. Макаровым, построить ледокол, чтобы суда проходили на Дальний Восток через северные моря. «Для меня несомненно, что если бы остался жив император Александр III, то нашей морской базой была бы Мурманская гавань, именно Екатерининская. Это предотвратило бы искания другого незамерзающего открытого порта, из-за чего мы залезли в Порт Артур. Этот несчастный шаг завел нас в такие дебри, из которых мы до сих пор не можем выбраться, т. е. не можем уравновеситься от последствий гибели русского флота».

В конце июля Сандро и Ксения поженились. Ей исполнилось девятнадцать, Сандро – 28 лет. Красавец капитан 2-го ранга, специалист в области кораблестроения, археолог-любитель и коллекционер, знаток морского дела, совершивший несколько длительных путешествий на яхтах и кораблях (через несколько лет станет лётчиком и займется развитием авиации в России), он еще обладал блестящим литературным даром. Венчание состоялась в церкви Петергофского Большого дворца, после чего, согласно обычаю, отец подарил жениху и невесте туфли из серебряной парчи, а также халаты, весом по 13 килограммов, – они их наденут в первую брачную ночь. Сандро не хохотал, как Александр в свое время, но увидев себя в зеркале, сказал, что похож на оперного султана в последнем акте.

После свадьбы молодые супруги отправились в Данию, а после нее – в Абастумани. «Жорж похудел, побледнел и помрачнел. Болезнь его явно усилилась. Нам было неудобно быть веселыми около него, говорить о своем счастье… Уезжали мы с тяжелым сердцем» (Ксения Александровна).

Лето 1894 года выдалось в Петербурге сырым и холодным, и не способствовало здоровью, но Александр продолжал участвовать в официальных мероприятиях. Появление его в Летнем театре произвело на людей тяжелое впечатление: лицо императора было желтое, одутловатое. Заговорили о нефрите.

К врачам Александр не хотел обращаться, но к концу первой декады августа его состояние стало настолько тяжелым, что пришлось сократить свое участие в военных маневрах в Красном Селе, вызвать врачей, которые подтвердили предположение о воспалительном заболевании почек, честно предупредив, что победить болезнь не удастся, и лучшее, на что можно рассчитывать – это ослабить болезнь, насколько возможно. Мария Федоровна волновалась и нервничала, старалась узнать у Захарьина, что ждет императора, и тот ей решился сказать, что императору жить осталось недолго.

Николай был срочно отправлен в Англию, объявить королеве Виктории, что свадьбу с Алисой надо ускорить. К августу он возвратился и написал ей письмо, полное восхищения тем, что увидел в ее прекрасной стране.

LVI

«10 августа в Петербурге, в новом Адмиралтействе на спуске броненосца береговой обороны “Адмирал Синявин”», – последняя запись в дневнике Александра III…

В тот же день Николай отправил письмо королеве Виктории: «Мы не едем на маневры в Смоленск – из-за холеры, которая, к сожалению, распространяется, и ввиду желания моего отца отдохнуть! Мы скоро поедем в его охотничьи угодья в больших польских лесах – Беловеж! Никто из нас никогда раньше там не был; там недавно выстроили большой дом, где мы будем жить. Это единственное место, кроме Северной Америки, где еще водятся бизоны! Мне очень хочется ехать туда, и я надеюсь на хорошую охоту. Сегодня мы ездили морем в город и присутствовали при спуске военного корабля “Адмирал Сенявин”, который очень красив на вид».

«Двор переехал в Беловеж, но, по слухам, государь почувствовал себя там очень плохо и на охоты почти не выезжал. Должен признаться, что я относился к этим слухам якобы о тяжелой болезни государя с большой долей сомнения, ибо не допускал, что министр двора и другие приближенные не сумеют настоять на необходимости официально оповещать Россию о состоянии здоровья царя. Между тем слухи об опасной болезни монарха росли и служили почвой для самых разнообразных и нелепых рассказов и небылиц, как это всегда бывает в подобных случаях, когда публика остается без официальных сведений.

Вскоре я узнал, что в Беловеж приезжал Захарьин, высказал очень мрачное предсказание, но, странным образом, опять уехал, оставив там за себя, кроме Гирша, своего ассистента, никому не известного доктора Попова. В публике стали говорить, что правду от народа скрывают, что причина болезни царя будто бы какое-то отравление и т. д. Истина заключалась в том, что болезнь царя быстро прогрессировала. Больной приписывал ухудшение климату Беловежа и переехал в Спалу. Там ему стало еще хуже, и заболела императрица тяжелой и мучительной формой lumbago в нижней части спины. Вызвали Захарьина и профессора Лейдена из Берлина.

Говорили, что Захарьин, уже откровенно высказавший императрице свое мнение еще в Петергофе, продолжал смотреть на болезнь государя очень серьезно, Лейден же – очень оптимистически и выражал надежду, что на юге Государь поправится; оба, однако, присоединились к диагнозу Гирша, что у Государя хроническое воспаление почек» (Лейб-медик императорского двора Николай Александрович Вельяминов).

Александр телеграммой вызвал в Спалу сына Георгия.

«Поняв, что он умирает, папа хотел увидеться с сыном в последний раз. Помню, как счастлив был он в тот день, когда Георгий приехал в Спалу, но бедный Жорж выглядел таким больным! Хотите, верьте, хотите, нет, но папа часами просиживал ночью у постели сына» (Ольга Александровна – Йену Ворресу).

Но даже в таком состоянии Александр изучал доклад Витте о Мурманской гавани и обговаривал с Николаем ее преимущества. Он ненавязчиво, по-отцовски, вверял Николаю свои заботы.

«Гирш заболел и уехал, Захарьин и Лейден тоже уехали, царская чета осталась на руках доктора Попова, человека совершенно непривыкшего к придворной обстановке. Во второй половине сентября царская семья переехала в Ливадию. Публика начинала роптать, обвиняя приближенных государя в том, что болезнь царя продолжают держать в тайне, и многие выражали свое удивление и негодование в том, что при государе не остался никто из авторитетных специалистов и даже врач более или менее известный в России.

В течение сентября я по какому-то случаю был в Михайловском у великого князя Михаила Николаевича, тогда председателя Государственного Совета и старейшего из членов императорской фамилии. Он подтвердил мне, что состояние государя очень серьезное, но видимо не считал безнадежным, и спросил мое мнение, как о причине болезни так и о том, какие надежды можно возлагать на южный климат