— Да, развязаны, — потупил он глаза. — Но мне кажется, что это ни к чему не приведёт.

— Как это? Разве наши силы недостаточны?

— Нет, не то... Но видите ли... И вы, и я — мы оба хорошо знаем наших противников.

— Надеюсь.

— Это давало нам полную возможность надеяться на успех в борьбе, теперь же борьба уже не имеет смысла.

— Почему так?

— Как почему? — вскинул глава на собеседника Ма. — Разве вам это не ясно?

— Понимаю, вы хотите сказать, что не будь здесь русских, мы вышли бы победителями?

— Да, я в этом уверен... Мои солдаты бегут, когда слышат их крик, да и вы со всем вашим корпусом не могли смять ту горсть русских, которая с непонятной смелостью нападала на вас за Тянь-Цзинем.

Теперь Нэ поник головой. Он ничего не мог возразить.

Оба генерала на минуту замолчали.

— Что же теперь делать? — спросил, наконец, Нэ. — Какое решение примете вы?

— Я решил исполнить волю моего повелителя и исполнить её честно.

— То есть продолжать борьбу?

— Да, непременно!

— Даже не веря в её успех?

— Даже не веря... Что поделать! Много придётся пострадать нашей Родине... Бедная она, бедная... Страдалица она! Но, может быть, это послужит ей на пользу.

— Вы думаете?

— Почти уверен. Несомненно, после погрома пробудится народное самосознание. Сейчас наш народ слишком миролюбив. Он слишком счастлив в своей жизни, но когда его постигнут беды, он сам начнёт искать исход и легко стряхнёт с себя иностранное иго. Вспомните, таковы ли были наши солдаты до японской войны? Тогда это был жалкий сброд, а теперь это — прекрасно обученная армия.

— Пожалуй, вы правы. Но этот погром, о котором вы говорите... Неужели он неизбежен?

— Неизбежен, повторяю.

— Однако европейцев в Китае всего горсть.

— Теперь. Но меньше, чем через неделю, их будут многие тысячи. А вскоре — и десятки тысяч... Имейте в виду, что они владеют теперь Таку, ключом к Пекину.

— Им не успеть за неделю собрать войска.

— Не забывайте про русских: они у нас под боком.

— Но вы, в свою очередь, не забудьте и того, что силы русских, по крайней мере, главные, будут отвлечены в Дунь-Сань-Шень[58]. В Хей-Лунь-Дзянь-Шень [59] уже послано из Пекина повеление цицикарскому дзянь-дзюню отвлечь русских, начав там войну против них.

— Когда бы так удалось! — опять вздохнул Ма. — Но что делать, неизбежного не избежишь! Что бы ни было, а мы должны продолжать начатое!

Опять несколько минут прошли в молчании.

— Мне кажется, прежде всего мы должны во что бы то ни стало, — сказал Нэ, — овладеть Сичу и уничтожить иностранцев в Тянь-Цзине. Это подействует ободряюще на наш народ и поднимет его против иностранцев.

— Да, это необходимо. И нужно успеть сделать это до прибытия к ним подкреплений.

— Я думаю, этот план удастся. Но, чу!.. Что это за шум?

Собеседники стали прислушиваться.

Из Сичу доносились звуки отдельных выстрелов. Там не жалели китайских снарядов, и пальба шла, не умолкая ни на минуту. К грому выстрелов в китайском лагере тоже привыкли, слух притупился, и поэтому удары гонга среди грохота пушек выделялись довольно заметно.

Ма и Нэ переглянулись. У них на лицах ясно отразилась тревога. Гонг указывал на то, что в их лагерь направляется некая важная персона.

С чем? Это был вопрос жизни и смерти для генералов.

Очень может быть, что в Пекине уже были получены известия об их неудачах, и разгневанная правительница посылала кого-нибудь объявить им своё неудовольствие, а это было равносильно смертному приговору.

Звуки гонга раздавались всё ближе. Ма и Нэ поспешили выйти из палатки. Прямо к ним приближался паланкин, перед которым несли жёлтые знамёна.

— Посланный «сыном Неба»! — восклицал бежавший впереди глашатай.

Паланкин остановился, и из него вышел мандарин, равный по своему положению обоим генералам.

Военачальники, однако, низко склонились перед ним, ожидая, что им придётся услышать от этого вестника.

— Вы, Ма, и вы, Нэ! — изрёк мандарин. — Слушайте! Величественный и могущественный «сын Неба», император наш, божественный Куанг-Сю, шлёт вам своё благоволение. Духи земли, воды и неба оскорблены белыми варварами; он решил изгнать белых из своей страны, дабы избежать мести божества. Война объявлена, и вам с высоты престола приказывается не щадить сил для изгнания иностранцев из пределов Китая.

Да, жребий был брошен, война была объявлена в то время, когда бои шли уже в нескольких пунктах...

Спавшая тысячелетняя махина пробудилась, рассвирепевший Дракон открыл свою «пасть»...

огда на рассвете 4-го июня над Печилийским заливом окончательно расцвёл яркий солнечный день, кровавое дело было уже кончено. Побеждённые с позором бежали, победители мирно отдыхали после кровавой работы этой ужасной ночи.

С первого взгляда казалось, будто ничего ужасного не произошло в этих по-прежнему грозно молчавших фортах, казавшихся теперь совершенно вымершими. Победителей было слишком мало по сравнению с взятой твердыней, и теперь они с великим удивлением глядели на дело рук своих.

— Братцы, да неужто это всё мы сотворили? — с изумлением восклицал стрелок-солдатик, оглядывая внутренность взятого ротой Станкевича сильнейшего форта Таку с высоты окаймлявшего его вала.

— А то кто же? — отвечал другой стрелок, старослужащий сумрачный солдат. — Приказано было, вот и взяли... Вот и вся недолга!

— А китайцы-то где же?

— Китайцы-то? Фью! Митькой их звали! Китайцев, почитай, теперь и след простыл!

— Дивны дела Твои, Господи! Ни в жисть бы не поверил, что такую крепостищу можно было забрать!

Говоря так, солдатик с удивлением и ужасом оглядывал форт. Особенных следов разрушения не было заметно. Кое-где были груды щебёнки — последствия бомбардировки. Везде, куда только ни падал взгляд, видны были трупы защитников форта. Вид их был ужасен. Разгорячённые боем стрелки работали в эту ночь не штыком, а прикладами, раскалывая ими, как орехи, головы китайцам. Но всё-таки трупов, сравнительно с ожиданиями, было немного. Защитники форта, заслышав русское «ура», разбежались в ужасе, и внутри форта остались лишь те, кому не удалось спастись бегством.