Китайцы окружили Тянь-Цзинь со всех сторон. Единственным выходом из него была река. Но напрасно отправляли вниз по Пей-хо защитники Тянь-Цзиня паровые баркасы — ни одному из них не удалось пробиться к устью: по обоим берегам реки выросли грозные китайские батареи, и никакому судну не удавалось проскользнуть под их перекрёстным огнём.

Положение было критическое. Приходилось умирать, когда необходимо было жить.

«Господи, научи, как подать нашим весть! — молился герой. — Они выручат, верю! Не оставлять же без помощи!..»

В одно из таких мгновений тяжёлой тоски и муки за близких людей Анисимову доложили, что явился из европейского Тянь-Цзиня какой-то англичанин и очень желает видеть командира.

— Говорит, что берётся пробраться в Таку и передать известие о нашем положении! — пояснил доклад адъютант.

— Просить! Скорее просить! — велел полковник и даже сам кинулся навстречу этому словно с небес свалившемуся храбрецу.

Луч надежды засветил для него.

В каморку, которую занимал полковник, вошёл рослый парень со всеми типическими особенностями англо-саксонского племени.

— Джим Ватс! — отрекомендовался он, снимая шляпу.

— Рад, очень рад! Мне доложили, что вы берётесь доставить в Таку адмиралу мою записку?

О да, — ответил англичанин.

— Но как же вы это сделаете? Мы окружены.

— Где нельзя пройти сотням и десяткам, там пройдёт один! Я — лучший наездник в Тянь-Цзине и думаю, что сумею проскакать эти сорок вёрст.

— Но вас могут убить!

— Постараюсь, чтобы этого не случилось.

Парень казался довольно смелым, глядел он весело, и Анисимов почувствовал к нему доверие.

— Мистер Ватс! — полковник положил руку на плечо англичанину. — Если только вы это сделаете, весь мир будет благодарен вам.

— Тем лучше для меня! — улыбнулся Ватс.

— Но я не хочу подвергать вас одного опасности, — продолжал Анисимов. — Если бы вы согласились проводить моих людей, это было бы вашей огромной заслугой.

— Хорошо, я согласен на это! — отвечал англичанин. — Оно лучше: кто-нибудь из нас да доберётся до Таку.

— Спасибо! Русское спасибо, мистер Ватс!.. Когда вы можете отправиться?

— Хотя бы сейчас!

— Прекрасно! В случае удачи вы завтра уже будете в Таку!.. С Богом! Я сейчас сделаю распоряжение, вызову людей...

Не прошло и пяти минут, как перед вокзалом выстроилась казачья сотня.

— Ребята, есть дело! — обратился к сибирякам командир, оглядывая зорким оком каждого.

— Рады стараться, ваше высокородие! — раздался дружный, бодрый отклик.

— Так вот... Враг наседает, покоя не дают китайцы, нужно дать знать о нас в Таку. Там кто-нибудь да есть из наших. Нашёлся проводник, который берётся провести посланных. Я назначаю троих из вас. Охотники есть?

Вся сотня, как один человек, двинулась на командира, так что он невольно отступил назад.

— Спасибо, я этого и ждал от вас! — полковник был растроган до глубины души. — Спасибо, молодцы! Помните: за Богом молитва, за русским царём служба не пропадает... Все хотите, а нужно только троих. Придётся выбирать! Не обижайтесь, пусть трое идут, а остальные здесь царю послужат.

Выбор был сделан, и лишь только наступил вечер, четверо всадников: Ватс и трое казаков: Дмитриев, Корчин и Большаков, с карабинами в руках бесшумно выбрались из укреплений Тянь-Цзиня и помчались по берегу Пей-хо к её устью.

«Что будет? Удастся ли им? — думал Анисимов, проводив взглядом скрывшиеся во мраке тёмные фигуры. — На них последняя надежда. Не удастся им добраться и подать весть, мы погибли; ещё дня два, много три продержимся, а там... Ну да на всё воля Божья!»

А кругом него неумолчно свистели пули, рвалась шрапнель. Китайцы словно осатанели и решили не давать покоя своему врагу, которого, как они были уверены, они держали уже в полной своей власти.

В это же самое время на тёмном фоне неба то и дело вспыхивали световые блики.

Это просил помощи изнемогавший в борьбе отряд Сеймура, засевший в Сичу.

Шатов в это время, когда ему пришлось каждое мгновение быть лицом к лицу со смертью, весь ушёл в самого себя. Будущее словно перестало существовать для него. Он даже мало думал о Елене в последние дни, да и когда было думать, если каждый миг приходилось страшиться... не за себя, нет, а за тех, кто был рядом, под его начальством?

Он видел теперь смерть и привык к ней. Ужасы кровопролития не пугали его, но и ему не хотелось умирать, не узнав, что с невестой, какая участь постигла её.

Здесь, в Тянь-Цзине, было уже известно, что европейцы в Пекине осаждены народными массами, и никто не сомневался, что если они ещё не погибли, то обречены на смерть.

В самом деле, кто бы мог думать, что малая горсть людей, изнеженных, не привычных к военному делу, может отсидеться, отбиться от десятков тысяч обозлённых пекинцев?

Гибель европейцев, а с ними и Елены, даже и для Николая Ивановича была вне всякого сомнения. Он не смел даже и мечтать о том, чтобы увидеть свою невесту в живых, но ему хотелось, по крайней мере, увидеть хладное тело её, чтобы оплакать. Теперь бы страстно желал только одного: поскорее прийти в Пекин и убедиться в ужасной участи дорогого существа. Неизвестность сама по себе тяжёлая мука...

В тот вечер, когда Ватс и казаки отправились в опасный путь, рота, в составе которой! находился Шатов, была отправлена на отдых.

Собственно говоря, отдых — это было слишком громкое обозначение для того времяпрепровождения, которое имело место быть. Отдыхавшие стрелки исправляли повреждения, причинённые вражескими снарядами, чистили ружья и едва находили несколько минут, чтобы вздремнуть после наскоро проглоченной нищи.

Во время такого отдыха перед Шатовым вдруг появился Зинченко.

Казак уже не раз позволял себе приходить к Николаю Ивановичу, чувствовавшему к нему некую симпатию и всегда охотно беседовавшему с ним.

Лицо казака отражало какое-то лукавое довольство.

— Ваш-бродь! — шёпотом обратился Зинченко. — Доложить позвольте!

— Что тебе? Говори!

— Чибоюйка-то тут с братишкой...

— Что с ними? Убиты?

— Какое, ваш-бродь! Живёхоньки! Они теперь, стало быть, среди этих самых боксёров находятся.

Шатов вздрогнул.

— Негодяи! — глухо сказал он. Они изменили нам...

Не извольте так говорить, ваш-бродь! горячо запротестовал казак. — Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу не изменили! Кабы они только осмелились на это, я бы им первый головы свернул!

— Так как же ты говоришь, что они среди боксёров теперь?

— Это у них своя политика! Как я в секрете или в разведке, Чи-Бо-Юй всегда мне разные сведения даёт. Вот и теперь он рассказал, что боксёры-то, значит, ещё день нас жарить будут, а потом всем скопом пойдут на штурм, значит... думают, что нам крышка.