Блажил шнырь не без умысла. Привлекал внимание фартовых, загулявших у проститутки. Окна ее квартиры смотрелись как раз сюда.

«Авось, да вступятся, отобьют у мусоров. Побоятся, что я в лягашке заложу кого-нибудь из них», — надеялся Дрозд.

Рябой и Цапля, послав шныря в дом, завернули в притон, где их хорошо знали. Выпили по стакану водки. Похлопали по задам клевых баб. Но не пошли за ними за перегородку. Шныря ждали.

Крыса даже не вошел в притон. На сегодня его от баб откинуло. Ждал Дрозда во дворе. Присев на низкой скамье, курил в кулак, ловил каждый звук улицы.

— Вы чтой-то сегодня не в духах, фартовые? Жрете водку, а девочек не замечаете. А у меня не кильдым,[21]— начинала злиться бандерша.

Но получив четвертную, умолкла.

Худенькая, почти подросток, с едва наметившимися грудями девчушка, выряженная в бархатное красное платье с глубоким декольте, вышла из комнаты, едва передвигая ноги от страха.

— Клубничку не хотите? — взяла ее за руку бандерша и подвела к фартовым.

Рябой оглядел девчонку с ног до головы. Кости да гусиносиняя кожа. Дрожит, как сявка на шухере. Новенькая. Сразу видно. Даже не отмыли хорошо. Из-под грубых ногтей грязь просвечивает. На лице даже пушка нет. Значит, кроме как на голове, нигде волос нету. Что толку с такой? Ни удовольствия, ни ласки. Сплошные слезы да сопли будут. Нет, такая не в его вкусе, — отвернулся фартовый.

Цапля, едва глянув на девчонку, вспомнил ее. Дочь вокзальной уборщицы.

— Ты чего сюда приперлась? Мать знает где ты? — насупился вор.

— В больнице она.

— Жрать, что ли, нечего стало?

— Да, — краснела девчонка.

— На тебе денег. И линяй отсюда, покуда задницу не намылил! — сунул в руку пачку пятерок. И свирепо глянув на бандершу, сказал тихо — Дышать надоело? Кого заманила, лярва! Нашла клубнику, мать твою! Завтра тебя и меня за растление загребут. Живо, гони! Чтоб духу ее тут не было! Не то я из тебя такое утворю, вся блядва до гроба хохотать станет.

— Я ее за руку не тянула. Сама пришла. Уж не маленькая. Четырнадцать скоро.

— Кончай вякать. Покуда все тихо, отправь ее домой. Рано промышлять ей. Сама беды не оберешься потом. Мать у ней — сущий черт в юбке. У легавых в стукачах.

— Да ты что? Только этого мне не хватало. А ну-ка, вытряхивайся из наряда! Марш домой! — заспешила, засуетилась бандерша. И, кинув девчонке старое, ставшее коротким платьице, гнала к двери.

— Дядя, я когда заработаю, верну вам деньги. Я иногда вижу вас. Я отдам, — сжимала деньги подросток.

— Вовсе дурочка. Беги. И никому не говори, что приходила пода. Живо линяй, пока не побил, — сдвинул брови Цапля.

Девчонка выпорхнула из притона в ночь. И тут же исчезла н! виду. Этот район города она знала лучше, чем саму себя. Здесь она родилась в низкой кособокой пристройке. Ее мать, как говорили соседи, была по молодости красивой. Но… Обманутая парнем, родила дочь и быстро увяла. Ничего она в жизни не видела. Мечтала, чтоб у дочери светлая доля была. А доля ил — выла по ночам в щелястые стены, крутилась картофельным паром над печкой.

Полгода урезала баба на еде, пока купила дочери радиолу (пластинками. Та радовалась. Но скудная еда сказалась. Заболела баба. И не к кому за помощью обратиться. Ни родни, ни друзей во всем городе.

Считает деньги девчонка, слюнявит пальцы. Отродясь в семье такой суммы не было. Сколько вкусных вещей можно накупить. Вот мать обрадуется, — спрятала деньги под койку.

…Едва девчонка нырнула в темноту из притона, Крыса услышал вопли Дрозда. Понял, засыпался шнырь. И мигом предупредил фартовых. Те времени не теряли. Притаились ка пути.

Рябой немного опередил Цаплю. И молча вонзил нож под левую лопатку оперативника, который, ничего не подозревая, пронес сумку с общаком малины мимо обоих воров.

Второго, удивленного внезапным падением коллеги, проткнул финкой Крыса.

Выхватив сумку, фартовые быстро перемахнули низкий забор. И только шнырь вместе с двумя такими же, как сам, угодливо вынырнувшими из подворотен, подхватили убитых, потащили закоулками к пустырю.

Там вытащили из карманов все. Потом, вытряхнув мертвых из одежды, закопали понадежнее. Сожгли милицейское обмундирование. И едва над городом занялся тусклый рассвет, выпили за упокой душ и свою удачу.

Шнырь Дрозд радовался. В этот раз фартовые не поскупились. Можно безбедно целый месяц кутить.

Фартовые решили навсегда оставить дом за железной дорогой. Знали: исчезнувших хватятся скоро. Начнут искать. И с этого района теперь не спустят глаз.

Понял это и Дрозд. А потому, едва небо начало светлеть, пробрался на вокзал. Оттуда — прямиком к кожзаводу, на самую вонючую окраину города.

Но и сюда к вечеру дополз страшный слух о банде злодеев, которая нападает на милицию.

Слухи, оплетенные домыслами, облетели город. Вроде в милиции стали пропадать сотрудники. И вот по следу их пустили собаку. Она долго бегала по дворам и улицам за железной дорогой. Потом выскочила на пустырь, подошла к едва заметному бугорку да как заголосила! А когда раскопали бугорок, нашли убитых милиционеров, изрубленных на части. Глаза у них были выколоты, носы и уши обрезаны. И даже на выломанных руках и ногах ни одного живого пятна. Все побито и порезано. Вот как бандиты издевались, что даже узнать этих убитых было невозможно. Если б не матери. Одна прямо на пустоши умерла, узнав сына, другую, еле живую, в больницу увезли. Верно, не смогут теперь выходить.

— Поджечь этот район, гадючник города. Снести его бульдозерами, — возмущались обыватели, слушая леденящие душу рассказы.

Дрозд лишь криво усмехнулся. Кто-кто, а он знал, что никто

не проявлял особой жестокости по отношению к милиционерам. Но вот что слухи эти на руку милиции, — в этом он был уверен.

— Облаву готовят мусора по всему городу. Ишь, как страсти накаляют, подогревают слухи. Запугивают фрайеров и хмырей, мол, если с нами так обошлись, что с вами сделают? Эх, де- вушки, — сплюнул шнырь и решил заглянуть к соседке, у которой всю ночь гудела компания. Тем более, что в город шнырь но вылезал уже два дня. И жил на хазе состарившегося без времени форточника, которому лет пять назад поломал ногу парнишка-кореец. Одним ударом. Едва ворюга стал влезать в дом. Хотел обе ноги выдернуть, но форточник вовремя дал обратный ход.

С тех пор он стал безработным. Иногда у него кто-то ночевал. Делился куском хлеба. Так и коротал день ко дню.

— Соседка? Да кто ее знает? Бабы интересуют сытых. У меня на них ничего не осталось, — признался форточник и пожелал шнырю удачи.

Дрозд решил пронюхать, что за пташечка поет под боком целыми днями. На работу не ходит. Значит, блядь. Но чья? Можно ль ей ощипать перья? Где? Ну это будет видно, — умылся шнырь впервые за всю неделю. Глянув, что брюки застегнуты, а носки сбитых ботинок не обрызганы, шагнул за дверь.