И вдруг раздался гвалт всеобщего ликования, а в воздух взмыл лес рук, раскачиваясь, словно ветви на ветру.

– Ундáна! Ундáна!! Ундáна!!! Ундáна!!!! Ундáна!!!!! – скандировала толпа всё громче и громче.

Когда-то это слово означало просто «смерть». Но уже несколько столетий, как оно приобрело ещё несколько значений: «смерть врага», «смерть, приносящая радость», «очищение», «торжество справедливости», «заслуженная кара». Неужели всем этим людям сегодняшняя массовая казнь доставит истинную радость? Почему они здесь? Что заставило их явиться сюда? Страх? Стадный инстинкт? Природная кровожадность? Преданность императору? Тогда причём здесь дети, сидящие на плечах у родителей?

Казалось бы, прежде всего, она должна была испытывать ужас от того, что произойдёт здесь. Но страха не было. Всё! Смерть уже на подходе. Бояться нечего. Уже почти исчезло ощущение того, что она находится в своём теле. Впереди только возвращение туда, где уже не раз приходилось бывать – на тот холм, где нет ничего, кроме шелеста трав и покоя, где можно без труда скоротать вечность. И никто её не заставит спуститься к реке, за которой скрывается мир без надежды и радости… Ундáна! Ундáна!! Ундáна!!!

Стражники, стоящие рядом, отшатнулись от неё. Похоже, они впервые услышали, как обречённая на смерть, пусть еле шевеля губами, пусть еле слышно, но вторит толпе, требующей исполнения приговора.

– Именем Государя! – раздался мощный и уверенный голос, заглушая все прочие звуки. Он донёсся с противоположной стороны площади, заставив скандирующую толпу не только замолчать, но и замереть. – Именем нашего великого Государя да свершится справедливость здесь и по всему миру! Славный дом Ашшуров неприступной стеной стал на пути гигантской волны, которая катится на нас с севера, которая несёт алчность, разврат и хаос, которая покушается на самое драгоценное, что у нас есть – наши души. Враг коварен и жесток, для него нет ничего святого. Угрозами и посулами он стремится заманить в свои сети добропорядочных подданных величайшего и мудрейшего императора в истории вселенной. Но Государю дорог каждый из нас. Мы – мечи в его руке, мы патроны в его обойме, мы его возлюбленные чада. Но каждый, кто ступил на скользкий путь измены, может раскаяться и получить прощение. Сильным свойственно милосердие. Излишняя жестокость – удел слабых. Милостью Его Величества каждому из тех, кто осквернил себя изменой, будет предоставлен шанс. И даже та самозванка, чьим именем вершилась измена, получит шанс показать своё смирение. Её раскаянье избавит от мук тех, шёл вместе с ней дорогой лжи и предательства. Итак, дитя лжи и порка! Раскаиваешься ли ты в своих преступлениях?!

Едва отгремел короткий восторженный вопль толпы, чья-то волосатая рука сунула ей под нос массивный микрофон. Чего они ждут от неё? Неужели и впрямь рассчитывают на раскаянье? Плюнуть бы на эту железку, но во рту сухо. Флора лишь отвернулась от микрофона, стараясь распрямиться, стремясь показать, что она твёрдо стоит на ногах, а не висит на опутавших её верёвках.

Микрофон вместе с рукой исчез, и тут же, отбивая медленный ритм, ударили барабаны, двое стражников выволокли первого приговорённого в проход, ведущий к железному креслу, и погнали его вперёд ударами коротких тисовых палок. В пяти локтях от кресла они сорвали с него рубище и голышом усадили на древнее орудие казни. Трое палачей ловкими отработанными движениями защёлкнули стальной ошейник, приклёпанный к спинке, и оковы на лодыжках и запястьях.

– Чем скорее ты раскаешься, тем меньше боли тебе придётся испытать! – разнёсся над площадью вкрадчивый голос, и жаровня под стулом начала медленно раскаляться.

Только теперь Флора разглядела лицо того, что палачи приковали к железному стулу. Это был Ахикар, её «благодетель», бывший студент, подполковник Ночной Стражи – теперь уже тоже бывший. Он терпел боль, стиснув зубы, не позволяя вырваться крику. Только когда запахло палёным мясом, раздался его сдавленный стон, а лицо исказила гримаса боли.

– Останови его страдания. Покайся, – раздался над ухом чей-то шёпот, и вновь волосатая рука сунула ей под нос микрофон.

– Прощай, Ахикар! Спасибо за всё…

Последних слов никто не услышал, поскольку рука с микрофоном поспешно исчезла, а всё тело пронзил электрический разряд, от которого она едва не потеряла сознание. Лучше молчать. Всё равно никого не спасти.

Ахикар корчился от боли на железном стуле ещё несколько минут, но едва она попыталась закрыть глаза, чтобы не видеть этого, чьи-то липкие пальцы раздвинули её веки, а раздался мерзкий скрипучий голос:

– Смотри, а то распорки в глаза вставим.

Когда тело Ахикара обуглилось, вверх ударил столб пламени, который мгновенно превратил останки в пепел, и палачам осталось лишь смахнуть его с сиденья вениками из тонкой стальной проволоки.

Следующим на железное кресло был отправлен бывший Великий саган имперской провинции Кетт. Нимруд Ушана начал каяться сразу, едва конвоиры поволокли его к месту казни. Он кричал, что проклинает тот день, когда его свели с этой стервой, умолял о прощении, пытался упираться ногами и хватал конвойных за ремни. Отчаянье заставляло его сопротивляться всё сильнее по мере того, как железное кресло становилось ближе. Похоже, он так до самого конца и не поверил в неизбежность своей участи. С него даже не смогли сорвать рубище и усадили в железное кресло прямо в хламиде из мешковины. Единственным, чего он добился, стала быстрая смерть. Столб огня обратил его в пепел в одно мгновение. Но, как оказалось, это не было ни поощрением за раскаянье, ни актом милосердия. Всех, кто последовал за ним, сжигали так же быстро, не тратя время на медленное поджаривание – независимо оттого, каялись они, молча принимали свою участь или выкрикивали проклятья палачам, улюлюкающей толпе и даже самому императору. Впрочем, таких было немного. Когда очередь дошла до рабб-илпы «Владыки небес», пожилой капитан, едва с него сняли оковы, могучей рукой растолкал стражников и негромко, но внятно произнёс: «Что ж вы, твари, делаете…» Не дожидаясь, пока на него набросятся гвардейцы из оцепления, он уверенной походкой направился к месту казни и сам уселся на железное кресло.

Скорее всего, устроители церемонии просто позаботились о том, чтобы она не слишком затянулась. Те, что сидят сейчас, развалившись в креслах, на широкой площадке над парадным входом в императорский дворец, не должны быть слишком утомлены однообразным зрелищем. Главное впереди. Самозванке, возомнившей себя посланницей богов, наверняка достанутся все муки, недополученные её «сообщниками». Всё пространство вокруг железного кресла уже было засыпано серой золой, а приговорённых всё продолжали предавать испепеляющему пламени, и каждый взмывающий к небу огненный столб сопровождался восторженными криками толпы. Сосед по квартире, пьяница и скандалист, требовал, чтобы ему перед смертью выдали стакан аррака. Студент-доносчик вцепился в свою подругу и не отпускал, пока не получил увесистый удар по голове, но и после этого поплёлся на четвереньках за стражниками, которые тащили её к месту казни. Потом его просто бросили в то же пламя, что охватило его возлюбленную. Круглолицый служащий Ночной Стражи, что однажды вербовал её в стукачи, похоже, вообще не понимал, что сейчас происходит. Он так старался быть примерным подданным, делать всё правильно, не допускать ошибок… Кого-то из них она узнавала с трудом, кого-то вовсе не могла вспомнить, но при каждой новой вспышке, поглощающей человеческую плоть, вспыхивала острая боль в груди. Она шептала, прося богиню Инанну быть милостивой к каждой душе, освободившейся сегодня от оков плоти, дать ей покой, уберечь от вечных страдания в мире без надежды и радости. Впервые ей хотелось верить в милосердие богов и в то, что смерть – вовсе не та грань, за которой наступает небытие.