На этот раз Мардер не особенно следил за предпраздничными хлопотами, хотя знал не понаслышке, как готовятся к Día de los Muertos и как сложно раздобыть в Нью-Йорке нужный сорт бархатцев – не то чтобы это была главная проблема, стоявшая перед их семейством в те годы. Нет, проблема заключалась в том, что сеньора не имела возможности навещать могилы предков вместе с родными, поэтому ей приходилось довольствоваться пьянством и придирками к мужу. Поэтому Мардер недолюбливал El Día, и поэтому, видимо, не замечал многочисленных признаков, указывавших на близость праздника, – например, тяжелого запаха бархатцев, доносившегося из открытых дверей, и аромата выпечки. Разумеется, в эти дни pan de muerto можно было купить в магазине, но многие верили, что усопших не проведешь.

Что же до усопшей супруги Мардера, то она пребывала в урне, в его спальне. Размышляя об этом и о причинах, отбивших у него вкус к празднику, он столкнулся с одним из удивительных маленьких совпадений, которые случаются в жизни любого человека. Только ему подумалось, что надо бы поговорить со священником, как тот попался ему на глаза, погруженный в оживленную беседу с двумя детишками в масках, которых он вел под руки. Мардер хотел обстоятельно с ним потолковать, но не здесь, посреди улицы. Пока же он поделился своими опасениями, и отец Сантана, как всегда, нашел выход.

– Вы тревожитесь, как бы вас не похитили по дороге, – подытожил священник. – На мой взгляд, вероятность этого очень мала. Во-первых, мы поедем на моей машине. Все знают мой старый «Фольксваген» и пропускают его повсюду, даже в такие недобрые времена, как сейчас. Хотя они живут в грехе и убивают людей, всем им перед смертью требуется причастие. Ну а кроме того, это будет День мертвых. Закроются все банки, все организации, и бандитские разборки тоже на время прекратятся. Знаете, даже los otros навещают своих мертвых, и никому не хочется гневить Миктекасиуатль.

– Что ж, хорошо. Вы ведь приедете к нам на праздник?

– Вообще-то, нет, и как раз поэтому я сейчас здесь. Я буду у себя в церкви и поучаствую в городских торжествах. Сеньор Куэльо всегда устраивает пышные празднества, а мне положено восседать среди благородных господ и оказывать моральную поддержку.

– Не лучшая компания для священника, не находите?

– Да, все так говорят, но воры, убийцы и палачи – как раз те люди, с которыми должен водиться священник, если желает подражать Христу. А я к этому и стремлюсь. Между прочим, Господь никогда не пренебрегал хорошей трапезой.

– Надо полагать, до распятия вы при всем при том доводить не хотели бы.

Священник рассмеялся.

– О, при необходимости пойду и на это, но да минует меня чаша сия, и все такое прочее. Кстати говоря, Куэльо интересуется вами. При нашей последней встрече он усердно меня расспрашивал.

– Что вы ему сказали?

– Что вы американец с наклонностями филантропа, отошедший от дел.

– И он вам поверил?

– Разумеется, нет. Поначалу он считал вас агентом какого-то другого картеля. Теперь думает, что вы агент El Norte.

– А кем считаете меня вы, святой отец?

Отец Сантана снова рассмеялся.

– Ну что ж, хорошо. Я считаю вас мятущейся душой – как и большинство людей, с которыми имею дело. – Он протянул Мардеру руку. – Послезавтра – скажем, в десять – буду ждать вас перед домом. Наверняка опоздаю, но вы уж не обессудьте, праздник все-таки.

– Ну и видок, краше в гроб кладут, – сказал Мардер дочери.

– Спасибо. Вся деревня старалась.

– Верю. Где ты раздобыла это платье?

– Это старье? – Она покружилась, развевая подол. Платье из желтого атласа доходило Стате до лодыжек, низкий корсаж с оборками открывал плечи и поддерживал маленькую грудь. – Не знаю даже – у Роситы и других там целая сокровищница. Грим тоже их рук дело.

– Мне нравится. Ты как будто даже и счастлива, что преставилась.

Все открытые участки кожи Статы замазали матово-черной краской, поверх которой искусно вывели белым контуры костей. Лицо загримировали под череп, короткие рыжие волосы разделили посередине пробором и уложили гелем. Еще на ней было подобие тиары из цветных лент, крепившейся к длинному желтому парику. Она олицетворяла La Calavera Catrina[125]– женщину высших сословий, ставшую неотъемлемым атрибутом Día de los Muertos.

– А я и вправду счастлива. У меня с одиннадцати лет не было ни одного Хэллоуина, на котором я не изображала бы сам знаешь кого. Как же меня утомляло таскать везде эту книгу с фонариком. Живым мертвецом быть намного спокойнее. А как у тебя дела? Я заметила, что ты не танцуешь.

Мардер показал на стоявшую перед ним бутылку старой темной текилы.

– Нет, сейчас я напиваюсь. Боюсь, мое достоинство пострадает, если вдруг я плюхнусь лицом вниз, хотя сегодня как раз тот случай, когда hidalgos положено валять дурака, а людям потешаться над ними.

– Но тебе все равно стоит сплясать с Ла Эспиносой.

– Неужто?

– Да, она весь вечер бросает на тебя пылкие взгляды.

Мардер невольно заозирался по сторонам, но пылких взглядов что-то не уловил. Зато увидел Лурдес, которая также изображала Катрину, только вырядилась в красный атлас, и ее формы смотрелись в платье более соблазнительно. Она танцевала со Скелли, натянувшим маску скелета и рубаху с нарисованными костями. Он был хорошим танцором, Лурдес – тоже. Все кругом смотрели на них с удовольствием – на самого грозного мужчину с самой красивой девушкой. Как будто на их глазах создавалась corrido; не хватало только трагической концовки, которая, несомненно, не заставит себя ждать. Мардер, сам же и организовавший эту концовку, гадал про себя, выполнила ли Пепа Эспиноса его просьбу и сработало ли это, и даже если Лурдес решила ехать, то хватит ли ей смелости и самообладания, чтобы не проболтаться своему немолодому, но отчаянному любовнику.

– Это все твои романтические фантазии, – проронил Мардер.

Стата, которая как раз потягивала «Маргариту», так и прыснула, подняв фонтанчик мелких брызг, блеснувших в свете десятков бумажных фонарей, развешанных над террасой.

– И это самый романтичный человек в мире говорит самому неромантичному.

– Может, ты меняешься. Может, мы махнулись личностями, и теперь твоя очередь быть романтичной, а моя – холодным и расчетливым.

Почуяв в его словах некую горечь, она спросила:

– Прости, но… что-то случилось?

– Да ничего особенного. Со мной все тип-топ, если опустить тот факт, что я превратил свой дом в крепость, напичканную военной техникой и охраняемую наемными убийцами, а командует ими джентльмен, которому, как мне достоверно известно, отшибло мозги еще в 1969-м. Я сижу тут, гляжу на всех этих замечательных людей, вырядившихся покойниками, и гадаю, кто из них в ближайшие дни погибнет на самом деле, и виноват во всех этих смертях буду я, это мой ужасный, ужасный просчет. А все потому, что мне…