Однако еще больше я удивился, когда выяснил кто стал его избранницей. Ньютон женился не на ком ином, как на племяннице Гука! Блин, прямо femina fatale какая-то! А так глянешь – скромное тихое существо. Правду говорят люди, что в тихом омуте только первых полтора метра вода, а ниже черти штабелями уложены. Как я выяснил, папенька Грейс хотел вернуть дочь и отказывался давать за ней приданое. Но Ньютон женился наперекор всему, справедливо полагая, что в случае чего я не оставлю его своей милостью. Ха! Да конечно не оставлю!

В реальной истории личная жизнь сложилась несчастливо как для Гука, так и для самой Грейс. А тут все довольны! Милая, скромная девушка, частенько помогавшая Ньютону, произвела на него самое благоприятное впечатление. Он чувствовал себя рядом с ней спокойно и комфортно. Так что на папеньку плевали с высокой колокольни. И правильно делали, кстати. Брат у Гука был полным неудачником. Роберт постоянно спонсировал его различными суммами. Но Джон то ли играл, то ли пил, и деньги у него утекали в неизвестном направлении. В знакомом мне варианте истории свою дочь он просто продал, не озадачившись приличиями. Так что Ньютон вмешался весьма своевременно. Тем более что Джон, в приступе меланхолии, вскоре повесился.

– Как продвигаются эксперименты с паровой машиной? – поинтересовался я, выслушав все новости научной личной жизни.

Дело в том, что в 70-х Дени Папен перебрался в Курляндию окончательно и увлекся созданной Гюйгенсом игрушкой. Он разбирал ее, собирал, и даже умудрился создать дубликат. Похоже, его завораживал пар. И работа механизмов. Ну а поскольку я хотел получить в перспективе хорошие пароходы (хотя бы поначалу, для хождения по рекам), то всеми силами способствовал его увлечению. Жаль, что сам я имел весьма поверхностное представление о паровиках. Мог задать только самое общее направление. Даже уже созданная игрушка была больше итогом гения Гюйгенса, чем моих откровений.

– Мы получили несколько удачных вариантов паровиков, – просветил меня гордый Ньютон. – Однако проблема вовсе не в изобретении, а в том, чтобы массово изготавливать такие изделия.

– А с этим возникают сложности? – догадался я.

– Еще какие! Даже для того, чтобы создать нужные экземпляры, нам пришлось привлечь лучших мастеров. И на это было потрачено множество времени и денег.

Мда. Как-то не укладывается это в обычную попаданческую схему. Обычно герой раз – и создает на коленке автомат Калашникова. Причем из подручных материалов, на пустом месте и абсолютно не напрягаясь. А у меня любое открытие идет со скрипом. И далеко не всегда оказывается удачным. Работа с нефтью, например, оказалась не такой результативной, как мне хотелось бы. Даже так называемого греческого огня удалось сделать не так много. А уж над созданием парафина в лаборатории бились почти полгода. Все, что я помнил, так это то, что исходник для него получался в результате перегонки нефти – концентрировался в осадке. А потом его необходимо было перегонять с дистиллятом.

Как вы понимаете, представление о процессе и сам процесс – это две очень разные вещи. К тому же нельзя было показывать излишней информированности. Пришлось врать, что ценные указания я нашел в дневниках покойного Глаубера. Типа, документы оказались очень полезными, а потому были засекречены. И нет, я не могу дать к ним доступ, потому как это Страшная Государственная Тайна. А как еще залегендировать то, чего в принципе не существует?

Хорошо, что с деньгами стало полегче. Война, наконец, закончилась, и мы смогли заняться дальнейшим развитием Курляндии. В Виндаву пришел корабль с деньгами и добром, награбленным в Стокгольме, и я занялся перевозкой и разбором привезенного. Деньги ушли в казну (доля Карла Якоба, по предварительной договоренности, была отложена заранее), а вот на то, чтобы рассортировать остальное, ушло немало времени. Плюс, меня доставали любопытствующие. И родители в том числе. Якоб явно злорадствовал, а маменьке просто было интересно.

Поскольку грабили Стокгольм целой эскадрой, то полученная в итоге Курляндией сумма, даже с учетом оценки товара, отнюдь не покрывала то, что награбили и пожгли шведы – я насчитал всего один миллион талеров[35]. Однако и такое вливание в казну было не лишним. Я помнил, что лет через двадцать сюда придет чума. А потому тратил деньги как на разработку хоть какого-то медицинского препарата, способного ей противостоять, так и на организацию карантинной службы. Это только казалось, что времени предостаточно, но я хотел подойти к чуме подготовленным. Настолько, насколько это в принципе возможно.

В основном из ограбленного Стокгольма вывозили оружие и ценности. Однако мой брат (вернется – отблагодарю его особо!), похоже, ограбил несколько библиотек. И вместе с трудами ученых и философов мне досталась воистину бесценная вещь – гигантский кодекс, который называют еще «Дьявольской Библией». Насколько я помню, в самом конце Тридцатилетней войны шведы вывезли это шедевр из Праги. И теперь он оказался у нас. Метр в высоту, полметра в ширину и примерно 75 килограммов веса! Пергаментные листы, потрясающие иллюстрации и завораживающее содержание. Я, разумеется, убрал шедевр под самый прочный замок. Похоже, в моем будущем музее эта книга станет жемчужиной.

Музей пока только строился. И эта задумка вгоняла в ступор очень многих моих знакомых. В XVII веке были приняты частные коллекции. А я планировал создать нечто знакомое мне по XXI веку. Учреждение, которое может посетить любой. Ну, почти любой, поскольку смотрителям, уборщикам и прочему обслуживающему персоналу нужно платить зарплату, а значит, устанавливать соответствующие цены на входные билеты. Так что с любым я, конечно, погорячился. Но все равно это будет шаг вперед. И хороший пиар.

Для работ своих ученых я выделил целое крыло. А теперь мне придется создавать и дополнительные галереи для художников – после того, как к нам в 1674 году все-таки перебрался Вермеер, выпускники его школы стали пользоваться бешеным спросом. А всё хорошая организация и грамотная реклама! Между прочим, художник нарисовал всю нашу семью Кетлеров, причем совершенно бесплатно. В благодарность за то, что мы спасли его от долгов, дали ему и его семье возможность начать жизнь заново (причем обеспеченную жизнь) и вознесли его талант на новую высоту.

Мне мой собственный портрет не сильно понравился. Какой-то я слишком приглаженный на нем получился. Причем внешне мне Вермеер нисколько не польстил, но сумел навести незримый лоск. И я представал перед зрителями эдаким сказочным принцем. Матушка, кстати, оценила. И все портреты нашей семьи обосновались в ее кабинете. Как она говорила, это ее успокаивало. Казалось, что все дома и все рядом с ней. Между прочим, Вермеера и соседи приглашали. И Карл Лотарингский, и Федор Алексеевич. А художник, кстати, прекрасно себя чувствовал. И помирать совершенно не собирался.

Надо сказать, существование Курляндского научного сообщества, а особенно слухов о том, какими суммами я стимулирую ученых, привлекали множество людей. Некоторых я с удивлением обнаруживал, когда они уже представляли для публикации свои работы. Тот же Папен обосновался у нас совершенно незаметно. А некоторых не удавалось сманить, даже обещая очень хорошие условия. Увести у Лондонского королевского общества Галлея мне так и не удалось.