— Я улыбаюсь, мой Цезарь, но мне не смешно. Почему то подумалось... На этом ложе, уверена, перебывало множество женщин.

— Почему только женщин?!

— Со многими из них ты говорил об атомах? О богах? Я возгоржусь, мой Цезарь, а лазутчице Сертория это опасно. Мне же надо выведать у тебя военные планы Помпея, узнать, когда, наконец, ему пришлют серебро, где римский флот?

— Убегает от пиратов. Недавно один киликиец вошел со своими кораблями прямо в гавань Сиракуз. И ничего, постоял, прикупил провианта, пока стража удирала, теряя калиги. Ты не хочешь говорить об атомах? Или о богах?

— Я вообще не хочу сейчас говорить, у меня другие планы относительно будущего военного трибуна. По крайней мере до утра. Об атомах я поговорю с Каром, а о богах... Некоторые слова не для людских ушей. Не слыхал о Дахау? И хорошо, мой Цезарь. А сейчас... Кажется, я что-то придумала!

— Эй, не надо! Ты... Ты... Ты развратница!..

* * *

...Душно, душно, дождя нет, просто душно, в этом хуже, чем в горах, все кажется, что с крыш посыплются камни, полетят стрелы, Тибр выйдет из берегов, зальет все улицы до крыш. Спокойно, Папия, спокойно, расслабляться нельзя, сходить с ума нельзя, прихватила хорошего парня и радуйся, но о деле не забывай, о деле, о деле, о деле. Сенатский отчет, канцелярия консулов, последние слухи, речь Макра. Хоть бы подрались они, добрые римляне, кричат, кричат без толку, без толку... Речь Макра, список военных трибунов — тех, что ушли с Лентулом, уточненный, там два новых имени. Что еще? Еще там нет имени военного трибуна Цезаря, но его еще не избрали. Если выберут, то когда пошлют на войну? В этом году, в следующем? Что еще, еще, еще? О Квинте Аррии я написала, дважды написала, и об отборном легионе написала, его направили к Геллию. К Геллию — не к Лентулу. Спартак должен все понять, должен сообразить! Как душно, лучше л дождь, спрячусь под портиком на Форуме, пережду, послушаю, о чем болтают. О Гаруспике болтают, еще одно убийство, на этот раз на склоне Авентина, женщина, молодая и красивая. Я убила двоих — Слона-центуриона и мерзавца из клиентов Геллия, выдать хотел, сволочь! Остальные... Почему я подумала о Марке Фабриции Приске? Потому что сама принесла жертвы его хозяину? И что? Жертвы всегда приносят, Рим — большой город, мало ли? Не стоит беспокоиться — или стоит? Приск сказал, что почитатели Тухулки и вправду хоронят своих без свидетелей, тайно. Значит, правда? Не верю, не так что-то, не так, Цезарь — бывший жрец Юпитера, должен знать. Спросить? Фу ты, духота, проклятый Рим, все тут не так! Почему Учитель мне не рассказал?

Антифон

— Потому что обезьянкам, маленьким, наглым обезьянкам, такое знать не положено. Не сверкай глазами, Папия Муцила, в Моих словах — начало ответа. Ты — человек, Я — Сын Отца, но оба мы разумны и оба умеем чувствовать. Ты знаешь, что Я могу с тобой сделать, но все Равно обиделась. Эмоции, ничего не поделаешь! Таковы мы с тобой, таковы Мои братья. Духи земли, даймоны, демоны, боги, как их ни называй, совсем другие. Меня творили из огня, тебя — из глины и огня, они — порождение праха. Алкей назвал их «создания коричневой земли». Удачно сказано. У них нет разума в нашем понимании, Зато есть умение реагировать на любое изменение — быстро, почти безошибочно. Они не чувствуют — ощущают, а это большая разница. Потому с ними так трудно общаться, нужны жрецы, прорицатели, всякие пифии. Они — скорее стихии, чем разумные существа. Диспатер, их средоточие и владыка, похож на морского спрута. Затаился в глубине и молчит, иногда шевелит щупальцами. Для него Земля — его вотчина. Если никто из Сынов Отца открыто не предъявит на нее свои права, он не станет вмешиваться. Пока его щупальца — его посвященные. Ты тоже из них, Папия, мы с Отцом Невидимым союзники. Он примет твою жертву, поможет — не забывая и себя. Но горе человекам, когда такие безумцы, как Мой брат, вызовут Диспатера на брань! Да-да, тот черный, с рогами и хвостом, которого будут так бояться, это он. Ничего похожего, конечно, но... В чем-то угадали. Поэтому Меня и злит, когда нас с ним путают. Меня, старшего Сына Отца! Видишь, Папия, ты разозлилась, я разозлился. Диспатер злиться бы не стал, но беда тому, кто попытается его дразнить! Мой брат... Не смей больше спрашивать о об этом, Папия Муцила! Поняла, обезьяна?

Мы поговорили позже, много позже. Тогда, жарким летним днем, я еще ничего не знала.

* * *

— Кар! Опять? Однажды мы тебя не вытащим, пойми!

— Понимаю, Папия, понимаю. Опять.

Опять — душистая трава в мешочках на столике у ложа, вычищенная курительница. И Тит Лукреций — бледнее обычного, небритый, нечесаный. Глаза... Лучше не смотреть.

И как назло, одна я у гения. Цицерон письмецо прислал, что, мол, занят, к отъезду на Сицилию готовится, дабы Верреса-злодея обличить. Гай... И Гая нет. Аякса кликнуть, что ли? Свяжем этого травника покрепче, к ложу прикрутим — и пусть об атомах размышляет.

— Все понимаю, Папия. Понимаю, что это — смерть. И что не могу себя сдержать, тоже понимаю. Слишком сладко там, слишком покойно. Смерть — сон, во сне отдыхаешь, видишь сны. Счастлив тот, кто может выбрать Смерть — и вернуться из Смерти. Одно непонятно: зачем я тебе, ты же ненавидишь Рим, ненавидишь всех нас. Брось меня, завтра утром одним квиритом станет меньше!

Даже отвечать не стала, к окну подошла, за ставень взялась. Ночь, уже ночь. Дождь кончился, тучи ушли.

Звезды...

— Ты все знаешь, Тит Лукреций? Скажи, что такое звезды? Скопления твоих атомов, образовавшиеся в результате случайных столкновений?

Красиво! В Риме редко смотришь на звезды. Возле Везувия — другое дело. Иногда целыми ночами не спала, сидела у порога, смотрела в небо, ждала, когда вернется Эномай. Он все созвездия знал, мой белокурый, все названия. Я даже не успела спросить откуда.

«Космос... Миллиарды звезд... Кто ты, Папия? Нет, не говори, я знаю, что спрашивать нельзя... Ты богиня?» Нет, мой Эномай, мой муж, не богиня. Обычная злая баба, похотливая, как куница, изменившая тебе, твоей памяти, ради того, чтобы визжать от восторга, насаживаясь на уд лысого римского развратника. Неужели я сегодня вновь пойду к этому лопоухому, словно подзаборная сука? Приятно тешить на сирийских покрывалах истинного патриция, потомка Венеры? Честь, Папия, великая честь! Я даже не могу просить у тебя прощения, мой Эномай, ты бы просто не поверил!

— Ты думаешь не о звездах, Папия.

Кар уже здесь. Даже не заметила, как подошел, как стал рядом. Тоже в небо посмотрел.

— Не о звездах, — вздохнула. — Но хочу о звездах. Рассказывай, всезнайка!

Ты знаешь больше меня.

Вначале не поняла. Потом...

— Я?! Откуда? Я и по-гречески еле читаю.

— Знаешь!

Теперь он смотрел не на меня — только на звезды.

— Откуда? Боюсь, ты не скажешь, Папия. Не объяснишь, что такое загробный Дахау и почему в тех местах любят таких, как я. Сон, который ты увидела там? Миров много, правда, Папия? Скажи лишь, как узнать если не все, то хотя бы немного, увидеть краешек.