В руке Друд держал какой-то предмет. К моменту, когда он оказался шагах в двадцати от меня, я разглядел нож, диковинный нож, какого мне не доводилось видеть никогда прежде. Тонкая рукоятка скрывалась в бледном костлявом кулаке египтянина, а лезвие представляло собой полукруглую металлическую пластину с бритвенно-острым изогнутым краем, покрытую иероглифами. Оно имело по меньшей мере восемь дюймов в длину и походило на развернутый веер, торчащий из крепко стиснутого кулака.

«Беги! — приказал я себе. — Спасайся! Кричи!»

Я не мог даже пальцем пошевелить.

Друд навис надо мной, и в ноздри мне ударил затхлый смрад Темзы, когда он открыл рот. Я видел бледно-розовый язык, мелькающий за редкими, острыми зубами.

— Вот видиш-ш-шь, — прошипел он, отводя руку с ножом назад и в сторону для удара, призванного снести мне голову с плеч, — как вс-с-се прос-с-сто?

В следующий миг Друд стремительно полоснул лезвием, и оно легко рассекло мне бороду, галстук, горло, трахею, пищевод и позвоночник, не встретив ни малейшего сопротивления.

Публика бешено зааплодировала. Кисельно-густой воздух разредился до нормальной плотности. Шелковые шнуры исчезли.

Диккенс двинулся прочь со сцены, не обращая внимания на овацию, но Джордж Долби встал в кулисах у него на пути. Через секунду Неподражаемый вернулся на прежнее место, под яркие лучи газовых ламп, и вскинул ладони, призывая публику к молчанию.

— Дорогие друзья, — сказал он, когда в огромном зале установилась тишина, — похоже, произошла ошибка. Вернее, я допустил ошибку. Программой концерта предусматривалось чтение сцены суда из «Пиквикского клуба» во втором отделении, но я по забывчивости взял «Николаса Никльби» и стал читать из него. Вы милостиво простили мне мою оплошность и великодушно наградили меня рукоплесканиями. Час уже поздний… мой хронометр показывает ровно десять: точное время, когда должен закончиться наш вечер… но если вы желаете услышать сцену суда — и аплодисментами дадите мне понять это, — я с огромной радостью присовокуплю к незапланированному номеру еще один.

Публика изъявила такое желание. Все захлопали, возбужденно загудели, закричали. Никто не покинул зал.

— Позовите Сэма Уэллера! — возгласил Диккенс грозным судейским голосом, и охваченная восторгом публика зашумела и зарукоплескала еще громче. С появлением каждого следующего знаменитого персонажа — миссис Гамп, мисс Сквирс, Бутса — рев толпы усиливался. Я прижал ладонь ко лбу, холодному и покрытому испариной. Диккенс продолжал читать, а я встал и шаткой поступью вышел прочь.

Я вернулся в гостиницу и выпил еще одну чашку лауданума, пока ждал прибытия Неподражаемого со свитой. Сердце мое бешено колотилось. Меня била нервная дрожь, я умирал от голода и с удовольствием заказал бы обильный ужин в свой номер, но Диккенс, хотя сам он больше так и не притронулся к пище вечером, пригласил Уиллса, Долби и меня отужинать у него в апартаментах, пока он приходит в себя после выступления. Там он расхаживал взад-вперед, говорил о планах на ближайшие дни и о поступившем ему предложении ближе к Рождеству отправиться в очередную поездку с публичными чтениями.

Я заказал фазана, рыбу, икру, паштет, спаржу, яйца и сухое шампанское, но буквально за минуту до появления официанта со всеми перечисленными блюдами, скромным ужином Уиллса и жареной бараниной Долби стоявший у камина Диккенс повернулся ко мне, присмотрелся и воскликнул:

— Дорогой Уилки! Что это у вас на воротнике?

— А? — Признаться, я покраснел. Прежде чем выпить чашку лауданума и явиться в номер Диккенса, я торопливо совершил омовение. — Что там? — Я поднес обе руки к горлу и нащупал над шелковым галстуком какую-то жесткую шершавую коросту.

— А ну-ка, уберите руки, — сказал Уиллс, поднося лампу поближе.

— О господи!.. — вырвалось у Долби.

— Боже милосердный, Уилки! — проговорил Диккенс скорее изумленно, нежели испуганно. — Да у вас вся шея и воротник в запекшейся крови. Вы прямо как Нэнси после того, что сотворил с нею Билл Сайкс.

Лето 1866 года выдалось утомительным. Мой роман «Армадейл» вышел в июне, как и предполагалось, и в печати появились именно такие рецензии, каких я ожидал от узколобых, скучных критиков. Престарелый музыкальный критик и рецензент «Атенеума» Г. Ф. Чорли высказался следующим образом: «Весьма неприятно говорить об этом безусловно талантливом произведении так, как оно того заслуживает, но в интересах всего, что нам дорого в жизни, поэзии и искусстве, мнение о нем надлежит выразить со всей прямотой».

Он держался мнения, что моя книга безнравственна. Рецензент «Зрителя» пришел к такому же выводу, изложив свои соображения в тоне не просто резком, а почти истерическом:

Тот факт, что в жизни встречаются персонажи и совершаются поступки, подобные описанным в романе, ничуть не оправдывает автора, выходящего за рамки приличия и оскорбляющего человеческие чувства. «Армадейл» — произведение непристойное и возмутительное. В качестве главной героини в нем выведена женщина, аморальностью своей превосходящая уличное отребье, — она благополучно доживает до зрелого тридцатипятилетнего возраста, пройдя через мерзости подлога, убийства, воровства, Двоемужия, тюремного заключения и попытки самоубийства без всякого ущерба для своей замечательной красоты… Об этом откровенно рассказывается в дневнике сей особы, который, не будь он плодом вымысла, вызывал бы одно только отвращение и для прикрытия вопиющей безнравственности которого потребовался весь глянец, наведенный изящным слогом и блистательным образным языком мистера Уилки Коллинза.

Такого рода нападки меня нисколько не задевали. Я знал, что книга будет хорошо продаваться. Кажется, я уже говорил вам, дорогой читатель, что издатель заплатил мне пять тысяч фунтов — на тот момент рекордный для меня гонорар, остававшийся таковым еще многие годы, — причем заплатил еще прежде, чем я приступил к работе над романом. Я издал «Армадейл» выпуска ми в американском журнале «Харперз мансли», и он не только пользовался там бешеным успехом, но и спас журнал от полного банкротства, как впоследствии написал мне редактор. Публикация романа в английском «Корнхилле» имела равно оглушительный успех, что вызвало у Диккенса известную ревность, как вы уже поняли по отдельным его высказываниям, приведенным мной в рассказе о прошлом Рождестве в Гэдсхилле. Я не сомневался, что сумею переделать «Армадейл» в пьесу, которая станет для меня еще более существенным источником дохода, чем сама книга.

Огромный гонорар, авансом выплаченный мне Джорджем Смитом из «Смит, Элдер энд Компани», едва не разорил издательство, несмотря на отличные продажи моего двухтомника, но дан ное обстоятельство меня мало касалось. Тем не менее, оно меня порядком расстроило, поскольку означало, что следующий свой роман — независимо от его содержания — мне почти наверняка придется публиковать в диккенсовском «Круглом годе», как и предрекал упомянутый писатель/редактор во время нашего рождественского ужина. Я расстраивался не столько потому, что там мне выдадут значительно меньшую сумму авансом (Диккенс, Джон Форстер и Уиллс страшно скаредничали, когда дело доходило до выплат любому автору, кроме Неподражаемого), сколько потому, что Диккенс снова станет моим редактором.