Ольшайка отпустил меня и стал меняться. Вырос тоже до роста великаньего, лишь из уважения к Великолесскому остановился в росте, став чуть пониже Гранадуба. Рога отрастил лосиные, по щекам и шее пустил голубоватый мох, и статью сделался так похож на своего отца Смарагделя, что я усмехнулся, оседая на землю. Когда лесовые выясняют отношения, человеку лучше помалкивать и не лезть.

– Отец меня подослал. Я должен Кречета проводить. Позволь нам дальше двинуться.

– Скажи своему отцу – я не уступлю ему свои земли. И пусть не присылает сюда тебя, чтобы ты водил смертных моими тропами.

– Тут смертен только пёс, – ответил Ольшайка грозно. – А человек наш наполовину. Подменный не смертный, один уже сидит в твоих угодьях, со второго беды не будет.

Гранадуб поводил кабаньим рылом, поразмышлял молча и развёл руками.

– Тинень если возьмёт второго, то с ним мы договоримся. А с тобой решать ничего не стану, не дорос.

– Так к Тиненю и веду.

– Ну, раз к Тиненю…

Гранадуб завертелся в дикой буре, склонились к нему ели и дубы, завыло и заухало вверху страшно, гулко, с земли поднялись и закружились листья, иголки, сухие ветки. Я закрыл ладонями глаза Рудо и сам зажмурился, а когда всё закончилось, приподнял веки и увидел, что мы стоим на краю леса, а впереди – пёстрые шатры, чуть подальше – какая-то деревушка, а правее – бескрайнее Русалье Озеро, всегда наводившее на меня трепет своей безмятежной мощью.

У шатров возились люди, занимались чем-то обыденным, но с каждым из них что-то было не так. Сперва я подумал даже, что это лешачата собрались, замеревшие на полпути из человеческого облика в звериный, но постепенно до меня дошло: то были меченые, не скрывающие своих увечий.

– Вот и логово шутовского князя, – поведал Ольшайка. – Бывал ты здесь?

– Нет, – хрипло ответил я. – Сколько раз у озера был, а такого не видел. Морок на стойбище лежит?

– У водяного спросишь, что за договорённости у него с шутами. Сейчас похлопочу, чтобы приняли и устроили тебя.

От костров тянуло жареной рыбой и дичью, избы манили, обещая какое-никакое пристанище, и ноги у меня подкосились, будто единственным, что держало во мне остатки сил, было желание добраться сюда, и теперь, едва цель достигнута, моё тело отказывалось дальше мне служить. Я осел на землю, потом и вовсе повалился на спину, держась за раненый бок. Боль и слабость стали невыносимыми, я зажмурился, не обращая внимания на Рудо, тыкавшегося мне в лицо мокрым носом, и провалился в тёмное и липкое ничто.

Глава 24

Сколько убыло, столько прибыло

Ним прятал руки в складках одежды. Чёрные кривые лапы почти не двигались – точнее, шевелились только кисти, а пальцы оставались бездвижны, торчали когтистыми крюками в разные стороны и только мешались. Смотреть на них было невыносимо.

Поначалу Ним даже думал о том, чтобы попросить кого-то отрубить бесполезные клешни, но уже три дня Сплюха поила его каким-то отваром, после которого ему делалось так спокойно, что изувеченные руки, как по волшебству, исчезали из мыслей. Ему делалось всё равно.

Он сидел у костра, почти прогоревшего и остывающего. Скоморохи обсуждали и готовили новые номера: гаеры выстраивали сложные фигуры, забираясь друг на друга, музыканты вместе с Жалейкой разучивали витиеватые мелодии, иные крутили огненные колёса и рассыпали вихри искр, кто-то распевал песни-потешки.

Велемир и Энгле обычно помогали в деревне: один ходил за скотиной, другой потрошил рыбу, чтобы засолить в больших дубовых бочках, но сейчас они вместе плели большую сеть: Энгле показывал, как будет лучше, и только Ним совсем ни на что не годился. Даже одеться самостоятельно не мог и с трудом держал ложку. Приходилось без дела слоняться, стараясь лишний раз не попадаться никому не глаза и не напоминать о своей бесполезности.

Ним бессмысленно смотрел в сторону леса и тогда, когда из-за елей вышли две людские фигуры и одна собачья. Он сперва не поверил глазам. Первое существо было странным: высокий и стройный, зеленоватый, с рогатой головой – верно, нечистец. Второй мужчина бессильно лёг наземь: одежда его была сплошь в бурых пятнах, не то от грязи, не то от крови. Огромный пёс, похожий на медведя, показался Ниму смутно знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел: Сплюхины травы туманили память.

Нечистец легко поднял человека на руки и зашагал к стойбищу. Вид невозмутимо приближающегося лесового взволновал Нима, и он окликнул Трегора.

Трегор не всегда оставался на стойбище. Часто выезжал куда-то – верхом или на телеге, а потом они с человеком-вороном, который так и не пожелал раскрыть Ниму своё имя, подолгу что-то обсуждали. Часто к ним присоединялась старуха Сплюха, иногда они созывали целые скоморошьи советы, но гостей никогда не посвящали. На счастье, сейчас Трегор был неподалёку: смотрел, как скоморохи готовят огненное представление.

– Прими гостя, скомороший князь! – прогудел лесовой так, что его голос разнесло надо всем стойбищем, и даже над озером, верно, тоже слышали.

Трегор обернулся к ним, как всегда, прямой и невозмутимый, неторопливо прошёл к лесовому и склонил голову в уважительном, но не заискивающем поклоне.

– Гостей у меня и без того больше, чем когда-либо оставалось. Что за человека ты принёс, сын лесного хозяина?

Скоморохи насторожились, прекратили шуметь, вперили взгляды в нечистеца, раненого и пса. В другое время Ним бы подивился: надо же, и не поймёшь, кто страннее: местные меченые или нагрянувшие гости.

– Да это же сокол! Кречет! – воскликнул Энгле.

Трегор обернулся.

– Знаешь его?

– Видал. – Энгле смутился, втянул голову в плечи. – Тоже ранен был. Невезучий сокол какой-то. Мне Господин Дорог велел его искать. И я нашёл однажды.

Трегор постоял немного, глядя, наверное, на Энгле – под маской нельзя было разобрать. Потом снова обернулся к лесовому и сделал ещё несколько шагов вперёд. Пёс грозно зарычал и пригнул голову к лапам. Предупреждал: не ступай дальше, не тронь хозяина, прыгну и не стану разбираться, что ты скомороший князь.

– Господин Дорог, говоришь…

– Не хочешь принимать, позови Тиненя, – прогудел лесовой. – Не дело от сокола отнекиваться. Он с отцом моим дружен, если примешь да выходишь – Смарагдель отплатит.

– Беличьими хвостами? – В голосе Трегора послышалась насмешка. – Ладно, ладно, не злись. Неси своего сокола. Посмотрю, что сделать смогу. Что с ним приключилось?

Лесовой прошёл вперёд, неся сокола так непринуждённо, будто рослый мужчина ничего не весил. Ним отпрянул: ему совсем не хотелось находиться так близко к нечистецу. Энгле подбежал, приобнял его за плечо и сжал почти до боли.

– То лесовой, – шепнул он. – И не шибко могучий. Не сделает ничего, тут водяного владения. Не бойся.

– Он бился с врагами, – произнёс лесовой, глядя на Трегора. – Врагов было много. Так много, что и княжья дружина не сдюжила бы. Ты тоже должен был видеть их. Твари, что давно мертвы, но никак не найдут покоя.

– Те, что очерняют нашу гильдию, – кивнул Трегор. – Достойный человек этот сокол, стало быть. Клади его в шатёр.

Лесовой прошёл мимо Трегора, пёс ступал наравне, не обгоняя и не отставая. Энгле ещё раз сжал плечо Нима.

– Я пойду, посмотрю, может, надо помочь. Ничего?

Ним рассеянно кивнул. Пусть идёт, что же, не привяжешь друзей к себе.

Энгле бесшумно скользнул в шатёр вслед за лесовым. Ним остался у остывшего костра: с руками-лапами толку от него никакого не будет. Никому и никогда.

* * *

Всё-таки я пожалел, что отказался от Ольшайкиной водицы. Лежал и болел я долго: мои тело и разум подверглись серьёзным испытаниям, и потребовалось несколько дней, чтобы я смог, наконец, подняться, не задыхаясь от боли, и выйти наружу. Когда я лежал без сна, меня терзали раны, а если засыпал, то видел всех тех, кто сперва прикормил меня, как дворового пса, а потом прогнал, пнул сапогом и выставил на мороз. Мне снились Страстогор, Видогост, Игнеда, Пустельга, Кобчик с Чеглоком, а чаще их – Огарёк. Даже если видел во сне лесавок и лешачат, то очень скоро их глаза превращались в дико-жёлтые,