тихих и тонких,

от него

лопаются

укрепления врага,

как в канонаду

от пушек

перепонки.

Никакой лирики, никакой интимности – пролетарское искусство было выше этого, и занималось не мелкими переживаниями ничтожных людишек, а эстетикой организованных масс.

Однако напоследок синеблузники все-таки коснулись темы любви. Дуня Одесская нарядилась в кожаную куртку и, встав на трибуну, принялась изображать выступление на митинге. Коллега-актер смотрел на нее и объяснялся перед публикой в чувствах:

– Влюблен я в эту губкожу без всякого политпросвета и целыми днями у нее агитпропадаю. Большевичить нету мочи!

Народ радостно хлопал в ладоши.

– Вот зараза! – восклицал Баблоян, не сводя глаз с Дуни. – Юбку-то чуть ниже задницы напялила. А спросишь ее, что это за разврат такой, она скажет, что ей по бедности ткани на подол не хватило.

– А теперь слово предоставляется товарищу Баблояну! – объявил ведущий. – Прошу на сцену!

Ему хлопали так, что Баблоян совсем растрогался:

– В то время, как над нашей страной сгустились тучи буржуазного бойкота, мы смело заявляем… это… как его? Ну, в общем, социальная сила искусства все побеждает!

Публика ничего не поняла из его речи, кроме того, что в нашей стране самые красивые девушки – вот, например, Дуня Одесская. Но идеологическая часть никого и не интересовала: главное, что товарищ Баблоян был своим парнем – простым и добрым, и сразу было видно, что партия в его лице заботится о нуждах рабочих.

– В ходе пятилетки каждый труженик будет получать по подводе дров на зиму! – пообещал он. – Насчет керосина даже не беспокойтесь: он вам не понадобится. Советская власть проведет электричество в каждый дом – даже если это простой барак.

После продолжительных и бурных аплодисментов, Баблоян раскланялся и вместе со свитой направился к выходу. А на сцене продолжился концерт самодеятельности.

Клим едва успел перехватить Баблояна в коридоре.

– У меня к вам небольшая просьба… Вы помните наш разговор насчет немцев?

Баблоян показал ему глазами на уборную и повернулся к челяди:

– Ждите здесь, я сейчас вернусь.

В уборной подтекал кран, и капли воды со звоном разбивались об эмалированную раковину. Тусклый свет едва пробивался сквозь закрашенное до половины окно.

– Мы нашли средства и на паспорта, и на фрахт, – едва слышно произнес Клим.

Выслушав его рассказ насчет Канады и Хильды Шульц, Баблоян задумался.

– Ну, хорошо… Занесите мне деньги и списки ваших немцев, – проговорил он.

– А как насчет интервью со Сталиным? Может, все-таки попытаться его организовать?

Баблоян непонимающе посмотрел на Клима.

– Зачем вам оно?

– Наши читатели хотят получить объяснение того, что происходит в СССР.

– Читайте газету «Правда» – там все сказано, – отрезал Баблоян и вышел.

6.

Алов загодя явился в клуб Электрозавода и долго стоял рядом с Роговым – тихий и неприметный в своей кепочке, застиранной гимнастерке и брюках фирмы «Москвошвея».

То, что Рогов сел рядом с товарищем Баблояном, было весьма любопытной деталью: что, интересно, их связывало?

Но очень скоро Алов отвлекся от рабочих мыслей. Дуня – его Дуня! – вела себя на сцене совершенно неприлично.

Алов давно уже не ходил на ее выступления и говорил жене, что полностью ей доверяет. Но оказалось, что этого делать не стоило. Во-первых, какой-то парень таскал ее на плечах, а это означало, что она касалась его шеи одним местом. Во-вторых, Дуня задирала ноги, танцуя «Танец станков», а в-третьих, она выходила на сцену в очень легкомысленном хитончике, который запросто мог с нее свалиться. Алов представил это и в ужасе зажмурился: он бы не пережил такого позора.

Но самое страшное ждало его впереди: товарищ Баблоян при всех начал расхваливать Дунину красоту! Алову хорошо было известно, что тот бабник, каких свет не видывал. А вдруг он положил глаз на Дуню?

Когда Рогов и Баблоян вышли из зала, Алов торопливо последовал за ними.

Ага, завернули в уборную…

Свита терпеливо ждала Баблояна; наконец тот вышел и направился в вестибюль. Алов в беспомощной ярости смотрел на него: будь ты хоть трижды чекистом, но что ты можешь сделать против члена Центрального Исполнительного Комитета? На таких людей не распространяются ни законы, ни мораль – они просто берут, что им нравится.

Рогов тоже вышел из уборной, и, подлетев к нему, Алов вытащил удостоверение сотрудника ОГПУ.

– О чем вы говорили с Баблояном?

Они стояли посреди пустого коридора и напряженно смотрели друг на друга.

– Мое начальство требует, чтобы я взял интервью у товарища Сталина, – наконец произнес Рогов. – Я обратился к Баблояну за помощью, но он ответил, что ничего не может сделать.

– И это все, что вы обсуждали? – недоверчиво спросил Алов.

– Ну… еще мы говорили об актрисах.

– Каких именно?

– Которые только что выступали – из «Синей блузы». Товарищу Баблояну очень понравилась Дуня Одесская.

Алов вытянул из-за манжета четки и начал быстро отщелкивать одну бусину за другой.

Рогов был холеным и нарядным буржуазным хлыщом и думал, что ему позволено обсуждать любых женщин и требовать интервью с самим Сталиным.

– Извините, но мне пора, – проговорил он.

Этот тип не испытывал никакого трепета перед ОГПУ и, кажется, не понимал, что стоит Алову щелкнуть пальцами, и его вышлют из Советского Союза с аннулированной визой.

С трудом взяв себя в руки, Алов заставил себя говорить вежливо и спокойно:

– Нам бы очень хотелось встретиться с женщиной по имени Нина Купина. Не подскажете, где ее разыскать?

Рогов пожал плечами.

– Понятия не имею. Мы познакомились на шоферских курсах.

– Не врите: несколько месяцев назад вы интересовались местонахождением этой особы.

По лицу Рогова было видно, что он не ожидал от ОГПУ такой осведомленности.

– Ну так что скажете? – вкрадчиво произнес Алов.

Рогов скривился, будто видел перед собой не представителя власти, а попрошайку, который зря отнимает время у делового человека.

– Это допрос? – сухо процедил он.

– Нет, это предложение о сотрудничестве. Кто знает, где и когда вам понадобится дружба с ОГПУ?

– Всего хорошего.

Рогов ушел, не подав руки.

«Ну я это тебе припомню!» – подумал Алов. Уж чего-чего, а неуважения к себе он не спускал.