— Значит, так — он упал с кровати и разбился. Чтобы все так сказали!

Каждый отошел к своему месту, делая вид, что не замечает распростертого на полу тела. Все сидели молча.

Конвоиры, войдя в камеру во время обеда, вызвали тюремное начальство. Составили акт. Затем каждого заключенного стали «выдергивать» на допрос. Но никто не раскололся…

Однажды, когда всю камеру вели в баню, Алексей натолкнулся на Розенфельда. Он едва узнал Григория — такой он был осунувшийся, похудевший и подавленный. Он медленно шел, сопровождаемый двумя конвоирами, держа в руке пакет со своими личными вещами. Алексей хотел было подать ему знак, но Розенфельд шел, низко опустив голову, не глядя по сторонам, не желая никого видеть.

Вернувшись в камеру, Алексей начал размышлять, куда вели Розенфельда. С одной стороны, его могли направить в другой изолятор, а могли и выпустить…

Вечером дверь в камеру открылась, и «вертухай» выкрикнул:

— Синицын, с вещами на выход!

Сокамерники удивленно посмотрели на Алексея — неужели выпускают?! Алексей вышел в коридор. «Вертухай» обыскал его, еще раз спросил фамилию, посмотрел в документы и сказал:

— Вперед!

Они миновали два отсека и вошли в небольшое помещение, с каждой из сторон которого находилось по нескольку камер. Они имели странную нумерацию. Алексея подвели ко второй. «Вертухай» открыл дверь и сказал:

— Заходи.

Алексей вошел. Здесь на полу сидели человек шестнадцать, каждый из них держал в руках вещи. «Значит, «сборка», — понял Алексей. Здесь заключенные ожидали направления либо в другие камеры, либо в другой следственный изолятор, либо в колонию.

Никто не разговаривал, только трое шептались между собой. Горела тусклая электрическая лампочка, закрытая металлической сеткой.

Алексей сел и стал осматривать присутствующих. Вдруг он заметил, что в углу, низко опустив голову, сидит мужчина, очень похожий на Розенфельда. Алексей всмотрелся. Да, это был он.

Алексей встал и начал ходить, как бы разминая затекшие ноги и все время посматривая в сторону Григория. Но тот головы не поднимал. Наконец Алексей подошел к нему и как бы случайно опустился рядом. Тот оставался безучастен. Тогда Алексей толкнул его ногой. Только тогда Григорий медленно, с испугом поднял голову. Глаза его расширились. Но он продолжал молчать.

— Гриша, ты что, не узнаешь меня? — спросил Алексей тихо.

— Узнаю, — медленно, как бы через силу, проговорил Розенфельд.

— Как ты?

— Жив пока…

— Что с тобой сделали?

Розенфельд поднял голову и застонал. Алексей понял, что ему здорово досталось за это время. Он старался говорить коротко и очень тихо:

— Так что же с тобой?

— Меня били каждый день…

— Кто?

— Сокамерники, требовали деньги…

Алексей легко представил, как Розенфельда специально бросили в общую камеру к матерым уголовникам, каждый из которых норовил выбить из коммерсанта деньги.

— Угрожают пресс-хатой, — еле слышно проговорил Розенфельд.

Алексей тяжело вздохнул.

— Что они хотят?

— Говорят — ты обвиняемый, тебе грозит большой срок за хищение и контрабанду. Но если дашь показания на «крышу», — Розенфельд сглотнул слюну и сделал паузу, — о вымогательстве машин, то будешь свидетелем, и мы тебя выпустим.

— Обманут! — уверенно сказал Алексей.

Розенфельд опять тяжело вздохнул.

— Сейчас хотят в другую камеру отправить.

— В какую?

— На «спец», к ворам…

Алексей легко хлопнул Григория по плечу:

— Не бойся. Я знал многих воров и сидел с ними в зоне. Они народ справедливый. Да и народу в камере пять-шесть человек, это лучше. У нас в «хате» об этом базарили. Так что, может, кто тебя под свое покровительство возьмет.

— Я больше так не могу!! Я не выдержу! — сказал Розенфельд.

Вдруг залязгал замок, дверь открылась, и «вертухай» выкрикнул:

— Розенфельд, с вещами на выход!

— Держись! — тихо сказал Алексей на прощание.

Сидя на «сборке», Алексей ясно представлял себе картину, как в камере издеваются над беззащитным евреем…

На следующий день пришла и его очередь. Все тот же конвоир открыл дверь и назвал его фамилию. Алексей взял вещи и медленно вышел в коридор.

— Куда? — спросил он.

— В новую камеру, — коротко сказал «вертухай».

Алексей молча пошел вперед.

Практика переброски заключенных из камеры в камеру существовала в стенах следственного изолятора давно. Это был один из тактических приемов администрации. Во-первых, заключенному не давали возможности существовать в определенном коллективе. Каждый раз в новой камере заключенный начинал с нуля. А если перед этим у него что-то было не так, тюремная почта работала оперативно. Заключенный не успевал прибыть на новое место, как все здесь уже знали, кто он и что.

Алексей вошел в новую камеру. В ней было человек тридцать — мощные, крепкие ребята, многие в наколках. Определенно, это был «малый спец», среднее звено между общими камерами и «большим спецом».

Никто не обратил на Алексея внимания. В углу работал телевизор, шла передача «Клуб путешественников».

«Малый спец» выгодно отличался от «общака» заполненностью камер. В общей камере сидело 90 человек вместо 30 положенных, то есть, правильнее сказать, стояло — спали они в три смены. Алексей, в силу своего авторитета, спал в обычном режиме, то есть с 23 до 6 утра, и никто его в это время не беспокоил, а у молодых и впервые попавших на нары не было такой возможности. Они спали по два-три часа утром, столько же днем и немного — ночью.

Большинство населения камеры — русские по национальности — занимались спортом. В основном это были долгопрудненские, люберецкие, несколько человек из Подольска. Все они постоянно отжимались, подтягивались…

Однажды вспыхнула серьезная драка. Причина ее была банальной. Время от времени в камере появлялись молодые пацаны, которые впервые попадали в сизо. Среди таких был парень лет девятнадцати, угонщик автомашин. Не зная законов и понятий, он попал в положение «шныря». Он спал под нарами, постоянно был уборщиком и слугой уголовных авторитетов. В обеденный перерыв, когда одна из семей села за стол и начала «харчеваться», пацаненок сорвался с нар и нырнул к параше, огороженной одеялами. Раздался громкий звук выходящего из его кишечника воздуха. У парня явно было сильнейшее расстройство желудка, и он не смог сдержаться. Когда он вышел из дальняка, с нар слезли двое здоровых бугаев с множеством наколок, говоривших о том, что они уже не первый раз «парятся» в заключении, и учинили экзекуцию.