этой цели. Но я не собиралась раскрывать ей душу. Ее мужу я рассказала ровно столько, сколько сочла нужным. Больше всего я опасалась, что, если открою им всю правду, они так перепугаются, что сдадут меня властям. Может быть, Абдул хороший и храбрый человек, но его жену я знала недостаточно и не могла судить о ней.

Я прожила у них в доме восемь недель, почти не выходя за дверь, боясь показаться на людях. Абдул говорил: чем меньше народу знает, что я здесь, тем лучше. Время я проводила, помогая Малайке с уборкой и присматривая за пятилетней малышкой Мэйэ. Я чувствовала, что Малайке нравится мое общество. Я вела себя дружелюбно, не сидела сложа руки, и ей было с кем поговорить. Но мне это претило. Мне было скучно и одиноко, и я жила в неопределенности. И каждый день мне приходилось преодолевать страх.

Через день Малайка выходила за покупками. Оставаясь в доме одна, я возвращалась мыслями к семье, погибшему отцу и нашей оскверненной деревне. Я думала о матери и сестре. Где-то они теперь? Насколько там безопасно? Я думала о братьях, которые сражались на стороне повстанцев. Наша семья была разрознена и разбросана по всему Судану, и мы ничего не знали друг о друге. Как же дошло до такого, спрашивала я себя. Как это могло случиться?

Вернувшись, Малайка заставала меня в слезах. Она обнимала меня и просила рассказать, в чем дело, умоляла открыться ей, относиться к ней как к сестре. Но я не могла. Они с мужем были добры ко мне, но я опасалась, что, услышав о войне, пытках, изнасиловании, о том, что меня ищут полиция и солдаты, они отвернутся от меня. Я не могла пойти на такой риск и потому позволяла Малайке пребывать в убеждении, что бегу от принудительного брака.

Месяца через два после того, как я поселилась у них, Абдул привел домой человека лет тридцати, арабской внешности — того самого агента, которому предстояло организовать мой побег. С самого начала он инстинктивно не понравился мне. Он сказал, что его услуги обойдутся мне в восемь миллионов суданских фунтов. Я ответила, что у меня есть только два миллиона наличными, но имеется кое-какое золото. При упоминании о золоте его глаза загорелись. Он с радостью продаст для меня мое золото, сказал он, а затем посмотрим, сколько наберется.

Я знала, что он взялся за это дело только из-за денег. Но чего мне было ожидать — еще одного хорошего человека? Такого, как Абдул? Я показала агенту наши семейные драгоценности. Золото бабушки, золото мамы, моей сестры и мое собственное. Большой бабушкин браслет и три ее кольца с рубинами. Ее великолепную агади — традиционную загавскую цепь, древнее золото нашего племени. Агент созерцал сокровища, жадно потирая руки.

Ему нужно все это, сказал он. Все это. И даже тогда еще может оказаться недостаточно. На мгновение я заупрямилась. Так много воспоминаний, так много семейного было связано с этой сверкающей красотой. Но потом я подумала: для чего мне драгоценности здесь, в Судане, где я нахожусь на положении смертницы? Мне захотелось оставить себе только одно крупное кольцо, которое особенно любила бабуля Сумах. Возьмите всё, сказала я, но кольцо я не отдам. Но мне нужно все это, ответил агент. В конце концов я сдалась, рассталась даже с четырьмя прелестными браслетами — отцовским подарком к свадьбе.

После этого я каждый день спрашивала Абдула, куда запропастился этот агент. Ничто не мешало ему удрать со всем моим добром, и тогда со мной было бы покончено. Но Абдул сказал, что беспокоиться не нужно: ему известно, где живет этот человек, просто так он исчезнуть не может. Абдул пообещал, что не подведет меня. Я должна сохранять спокойствие и доверять ему.

Агент появился через месяц. Для побега все готово, заявил он. Завтра он заедет за мной и отвезет в аэропорт. Я спросила его, куда меня отправляют. В безопасное место, туда, где хорошие люди помогут мне, — вот и все, что он счел нужным объяснить. Мы полетим вместе, выдавая себя за мужа и жену. Моя роль заключается в том, чтобы следовать за ним и делать в точности так, как он скажет. И было одно условие: не задавать вопросов, никогда. Ничего не поделаешь, таковы правила.

Я предполагала, что он не хотел сообщать мне лишнего, чтобы я не проболталась на допросе, если нас схватят. Я даже его полного имени не знала.

Теперь, перед отъездом, мне было радостно и страшно одновременно. Я продолжала ломать голову над тем, куда я направляюсь и что будет, когда я туда доберусь. А что, если этот агент просто бросит меня на полпути? Но беспокоиться поздно. Теперь все в руках Господних. Если Господу будет угодно, все пройдет благополучно.

В ту ночь я не могла заснуть. Сколько бы я ни молила Бога заглушить мои страхи, разум кипел от тревожных мыслей. Схватят меня, или мой отъезд будет завершением ужасного путешествия? Вернусь ли я когда-нибудь домой? Увижусь ли снова с родными? Но как я с ними увижусь, если буду далеко, в чужой стране?

На следующее утро Малайка дала мне небольшой саквояж, в который я уложила свои нехитрые пожитки: запасной тоб, дорожную накидку, шаль и зубную щетку. У меня не осталось ничего на память о доме — ни камешка, ни ветки, ни даже песчинки. Только воспоминания. Малайка пожелала мне удачи. Она улыбалась. Она никогда не забудет меня, сказала она, и, может быть, однажды я расскажу ей всю правду о себе. Абдул же вновь заверил меня, что беспокоиться не нужно. Все будет хорошо, он нисколько в этом не сомневается.

В три часа явился мой агент на машине. За рулем сидел его водитель. Он указал мне на заднее сиденье, сел рядом, и мы в молчании поехали по городу. Я нервничала, старалась вжаться в сиденье, чтобы меня не заметили снаружи. Но агент велел мне сесть прямо и вести себя естественно. Потом я заподозрила, что он везет меня прямо в полицию. А что? Это было бы куда проще, чем куда-то лететь. Я знала, что почувствую себя в безопасности, только оказавшись на борту самолета.

Когда мы подъезжали к аэропорту, агент снова принялся наставлять меня: «Делай, что велю, не говори ни слова, и никаких шагов без моего разрешения. Веди себя, как я сказал, и мы будем в порядке». Но если я забуду его наставления и выкину какой-нибудь фортель, меня