Прибежала Ома и постаралась чем могла утешить госпожу, нобезуспешно. Ослабленная отравой, в отчаянии от всего происшедшего, Зейнаб безчувств простерлась на полу…

Когда она очнулась и огляделась, то обнаружила, что лежит впостели.

— Где мы? — спросила она Ому, сидящую подле нее.

— В нашем новом доме, госпожа, — отвечала девушка. — Разветы позабыла? Ты упала в обморок, когда… — она запнулась, но, так и не подобравподходящих слов утешения, сказала напрямик:

— ..когда калиф покинул тебя. Ты почти целый день была безчувств, моя госпожа. Врач сказал, что ты вне опасности и со временем самапридешь в себя. О-о-о, госпожа моя, что случилось? Почему, почему нас увезли изМадинат-аль-Захра3 — Помоги мне сесть… — сказала Зейнаб. — Да принесичего-нибудь холодненького попить, добрая моя Ома… Я расскажу тебе все, что знаюсама, но у меня так в горле пересохло…

Ома помогла госпоже приподняться на ложе, обложив ее со всехсторон подушками, чтобы той было удобнее. Потом принесла ей кубок, наполненныйфруктовым соком, смешанным со снегом, привезенным с близлежащей горной вершины.И Зейнаб, с жадностью проглотив содержимое, спокойно и связно объяснилаподруге, почему им пришлось переехать на новое место.

— Так это все-таки госпожа Захра! — злобно пробормотала Ома.— От души желаю ей смерти! Может быть, тогда калиф призовет тебя снова к себе…

Зейнаб покачала головой:

— Все кончено. Ома. Калиф не дал мне свободы. Он отдал меняХасдаю-ибн-Шапруту. Теперь я собственность лекаря. По крайней мере, нас неподарили какому-нибудь чужеземцу, не продали с молотка… Помнишь, Ома, тот рынокв Алькасаба Малика — ну, мы с тобой видели, как продают рабов? Нам еще повезло…

В комнату вошел Хасдай-ибн-Шапрут, вошел без спроса, безстука:

— Ты пришла в себя? — сказал он. — Это хорошо. Как тычувствуешь себя, Зейнаб?

Она собралась было гневно упрекнуть врача за то, что он необратился к ней надлежащим образом, и, вдруг вспомнила, что теперь онапринадлежит ему, а вовсе не калифу…

— Я хочу пить… — кивком она указала на кубок с холоднымсоком.

— И нутро твое принимает напиток? Тошнота, вызваннаявоздействием яда, уже прошла? — Он некоторое время внимательно вглядывался внее, затем взял ее руку и внимательно осмотрел, одновременно считая пульс.Голова его склонилась на одно плечо, он совершенно ушел в себя.

— Сок мне очень понравился, — сказала она. — Меня не тошнитбольше, мой господин. Я поправляюсь? — Она провела рукой по волосам и скорчилагримаску. Волосы ее, оказывается, перепутаны и влажны от испарины! Должно быть,она выглядит сущей кикиморой!

Хасдай рассмеялся:

— Тебе, вне всякого сомнения, гораздо лучше.

— Что так развеселило тебя, господин мой? — вскинуласьЗейнаб.

— Я вовсе не хотел тебя обидеть! — оправдывался лекарь. — Ноты явно озабочена своей внешностью… А это неопровержимое доказательство того,что женщина поправляется.

— Так ты настолько хорошо знаешь женщин? Наверняка у тебябогатейший опыт… — с насмешкой бросила Зейнаб.

Хасдай покраснел:

—  — Я врач, Зейнаб. Нас учат обращать внимание не только натело больного, но непременно и на его состояние духа. Вот сейчас, к примеру, тыразозлилась…

— Да как же мне не злиться, господин мой? Калиф отослал меняпрочь от себя, отдал другому — и все по вине глупых фантазий полубезумнойженщины, которая пыталась убить и меня, и ребенка, возомнив, что в нас таитсяугроза для ее взрослого сына! Неужели ты думаешь, я могу смириться? Илисчитаешь, что чувства женщины быстротечны, словно весенний дождь: покапал ипрошел?! Да, господин мой, я вне себя от злости!

— Тогда я оставляю тебя… — врач поднялся.

— Подожди! — властно приказала она. — Ты тоже живешь здесь?Мой господин калиф сказал, что дарит этот дом мне.

— У меня есть собственный дом, — отвечал Хасдай.

— Почему же я здесь, а не там? Ведь отныне я твоя РабыняСтрасти, мой господин! Сам понимаешь, что это означает… — тихонько прибавилаона.

— Я еврей, Зейнаб. — Он усмехнулся своим мыслям. — Ты ведьне вполне понимаешь, что это значит? Я из племени Вениаминова, я израэлит… Тоесть не мусульманин.

И не христианин также…

— Какое мне дело? — с удивлением спросила она. — Ты ведьмужчина. Разве мужчины не все одинаковы, Хасдай-ибн-Шапрут? Две руки. Две ноги.Гениталии… Разве еврей настолько отличен от мусульманина или христианина? В чемже разница?

— Мы за долгие века стали презираемым народом…

Теперь настала очередь Зейнаб смеяться:

— Но ведь имам говорил мне, что евреи называют себя народом,избранным Богом! Ежели Господь избрал вас из всех прочих, как же могут людипротив вас ополчиться? Это же полнейший абсурд! И все же ты не ответил на мойвопрос. Может, у тебя все-таки есть жена? Думаю, калиф не отдал бы меня тебе,если бы считал, что это в каком-то смысле не правильно или запретно…

— У меня нет жены, — отвечал он. — И тем не менее мы, евреи,живем, следуя своду определенных законов. Я не могу ввести тебя в свой дом: позакону Моисееву ты нечиста: во-первых, потому что не еврейка, во-вторых, потомучто наложница…

— Значит, ты будешь наезжать ко мне сюда? — «…Как невероятноглупо все это», — думала Зейнаб.

— Ну.., если тебе приятно мое общество, Зейнаб, то я станутебя навещать… Ты знаешь, конечно, что если надумаешь выйти в город, то следуетзакрыть тщательно лицо. Необходимо также, чтоб тебя сопровождали Наджа и Ома.

Пригодятся и крытые носилки…

— Так я могу ездить в город? — изумилась она.

— Ты можешь делать все, что заблагорассудится, Зейнаб.

— Ведь теперь я твоя Рабыня Страсти, Хасдай-ибн-Шапрут.Уверена, ты знаешь, что это означает. Я спрашивала калифа, как должна служитьтебе, — он же отвечал, что я в полной твоей власти. Ты что — находишь менянедостаточно привлекательной, или, может, другую любишь? — она выжидательноглядела на него.

Ни одна женщина прежде столь пристально не разглядывалаХасдая. Он чувствовал себя не в своей тарелке:

— Я.., я нахожу тебя весьма и весьма привлекательной.

— Ну тогда, как только я оправлюсь вполне, приезжай, и яподарю тебе наслаждение, подобного которому ты не знал прежде, господин мой. —Она улыбнулась ему чарующей улыбкой. — Ни одна женщина не способна одаритьмужчину таким блаженством .