усталости, стресса последних дней и сильнейшего волнения кружится голова. Шаг, я оказываюсь посреди его мира, и мне все отлично знакомо: светлые занавески, полки с машинками и книгами, хлам, тетради и книжки на столе.

Вещи разбросаны, Глеб явно уходил в спешке. Тянет прибраться, разложить их по местам, но тут действуют только его правила: не мне лезть и что-то менять.

Присаживаюсь на край кровати, едва дышу и не смею слишком явно рассматривать обстановку и предметы. Тут классно пахнет, а еще, в моем сне, именно здесь Глеб меня целовал. Заливаюсь душным румянцем, накрываю ладонями колени и сцепляю пальцы в замок. И как я могла забыть, что сегодня суббота? Это значит, что Глеб и его мама должны ехать в рехаб к Мишке. А уж если у того день рождения, Глеб бы точно не оставил маму одну ради тусовки с Олечкой или пьянки с сомнительными друзьями. И я загадываю: если он правда не с ними, значит, я не ошиблась в нем.

Теперь, оказавшись в этой комнате в сотнях километров от дома, получается мыслить трезво и я вдруг осознаю, что нет ничего невозможного — я все могу, и мне все по плечу. Изменить жизнь так просто. А еще я всеми обострившимися чувствами понимаю, что Глеб, сидя за этим столом и отправляя мне сообщения, не врал о себе и своих проблемах: слишком явно ощущается атмосфера одиночества, смирения и тихого отчаяния. Гости здесь — явление почти невозможное, а никакой Олечки не было и в помине.

На кухне шуршат пакеты, шумит вода, свистит чайник, и мама Глеба, светло улыбнувшись, приглашает меня к столу. Вскакиваю, вжав голову в плечи, покорно плетусь за ней и, оказавшись в маленькой кухне, протискиваюсь к стулу в углу.

В отличие от норы Глеба, тут стерильно: ни пылинки, ни крошки, и даже моему взыскательному взору не к чему прицепиться. Накрахмаленные салфетки поражают воображение — никогда раньше их не видела: мама и Алина всегда обходятся бумажными полотенцами. На подносе, возле пиалы с душистым чаем, горкой сложены конфеты и печенье.

— Вот. Угощайтесь. — женщина присаживается напротив и с интересом рассматривает меня. — Как, говорите, вас зовут?

— Нелли, — хриплю, делая обжигающий глоток.

— Очень приятно! — ей неприятно, но она круто держится и даже снова улыбается. — А меня — Анна Николаевна. А вы, значит, вместе учитесь?

Давлюсь кипятком, кашляю и сквозь навернувшиеся слезы замечаю проступившую на ее лице настороженность. Она ожидаемо сделала обо мне неверные выводы и теперь исподволь, осторожно, чтобы не обидеть, проверяет, не я ли подталкиваю Глеба к бунту.

— Нет. Я учусь в другой школе! — Признаюсь честно, но умалчиваю о городе. — Мы... редко видимся. Я тут рядом оказалась и решила заскочить. Жаль, что невовремя. Прошу прощения.

— Так вы тоже не знаете, где он может быть? — Анна Николаевна тяжело вздыхает, хватается за салфетку и нервно перебирает накрахмаленный край. — Куда его понесло в такой день? В последнее время я его не узнаю: заявляет границы, спорит, дерзит. А был такой послушный, беспроблемный мальчик...

Не могу сладить с поднявшимся из глубин души дискомфортом — Анна Николаевна ничего не знает про своего сына, а Глеб заслуживает большего доверия и уважения!

Она с тревогой поглядывает на часы и притулившиеся в углу сумки, затем неожиданно резко поднимается и быстрым шагом выходит, но почти сразу возвращается — с очками на носу и телефоном в руках.

— Надо же! — изумлённо восклицает она. — Что это значит? Как же так?

Ничего не объясняя, тыкает кнопки в телефоне, и по кухне разносится протяжный гудок дозвона. Никто не отвечает, Анна Николаевна набирает номер снова и снова, а потом в сердцах швыряет трубку на стол.

— Всё в порядке? — осторожно интересуюсь, ощущая себя доставленной не туда посылкой.

— Нет! Не в порядке. Это же надо?! — она вспыхивает, хватается за дужку и усиленно трёт глаза под очками. — Пишет, что уехал куда-то и вернётся только завтра. В такой день! Да как он посмел?

— Куда уехал? — я так же ошарашена, как и она. Значит, все же на дачу к кому-то из шоблы?.. Вместо ответа Анна Николаевна недовольно фыркает, и я осознаю, что мне нужно уходить, но заставить себя это сделать никак не могу и беспокоюсь вслух: — Может, у него что-то случилось?

— У Глеба? Случилось? — она смотрит так, словно я сморозила страшную глупость. — У него случился приступ непослушания — вот, что случилось. Он нарочно теперь делает всё, чтобы досадить мне или окружающим. Недавно звонила директор их школы, рассказывала, как он себя там ведёт!

— Мне кажется, Глеб не стал бы делать что-либо вам назло. Он вас любит.

— Тебе-то откуда знать?

Понимаю, что взывать к её чувствам сейчас бессмысленно. Она злится из-за нарушенных планов, своеволия Глеба и моего присутствия тоже, но другой возможности у меня, скорее всего, больше никогда не будет. Сейчас я изнутри вижу мир Глеба, вспоминаю его долгое молчание или неприкрытый едкий сарказм, чувствую его боль в моменты, когда он говорил о своей семье, и растерянность вытесняется стремлением к справедливости.

— Знаете, а у меня есть сестра — на год старше, — отставляю чашку и поднимаю голову. В груди полыхает гнев, и язык начинает жить своей жизнью. — Ей все достается легко, она не знает, что такое рамки. Недавно у нее родился ребенок, и сплетни о нашей семье взлетели на новый виток. Я очень люблю сестру, а мама очень за нее переживает. Она не говорит об этом, не жалуется, но винит себя в том, что недоглядела. Маме сильно достается. Если еще и я подкину проблем, ей будет совсем плохо, поэтому в них я ее не посвящаю. А знаете, почему у меня проблемы? Потому что мама тоже является предметом насмешек и слухов из-за своего образа жизни. Я не говорю, что это незаслуженно. Я просто молча изо дня в день справляюсь. Стиснув зубы и сжав кулаки. А Глеб... он тоже сражается в одиночку, но вы совсем не пытаетесь его понять. Вам нет до него никакого дела. Вас интересует только Миша, который и без того прекрасно себя чувствует.

Блаженная улыбка застыла на лице Анны Николаевны, как приклеенная, но на щеках проступает заметная бледность, а глаза краснеют. Кажется, я перегнула палку. Гнев сходит на нет, теперь