чем рассказывать? – Баронесса не глядя плюхнулась в кресло и слегка завозилась, устраиваясь, эту ее манеру он помнил.

– Ты и раньше так держала голову.

– А ты всегда смотрел так, что хотелось сбежать, – она знакомо хихикнула. – Сначала…

Это потому, что не понимал, чего она хочет, и боялся ошибиться. В семнадцать девушка смелей и опытней юноши, тем более при такой матери. В Дораке поговаривали, что Лили и Полина не воробьи, а морискиллы, но кто из гостей графа осчастливил жену капитана замка дочерьми, не знал никто. Или все это досужие сплетни и прелестная Антония хранила верность своему однорукому супругу?

– Лили, позволь еще раз выразить тебе свои соболезнования. Мне, право, очень жаль.

– Герман всегда был странным. – Лилиан рассеянно оглядела стены и потолок. – Мы были рады, когда он стал священником. Иначе бы он пошел в обычную Академию, и один Леворукий знает, чему бы научился.

– Ты хочешь шадди или вина?

Кто заметил, что нет ничего желанней и трудней перехода с «вы» на «ты»? Иногда перейти с «ты» на «вы» еще трудней и еще желанней. Зря он позволил назвать себя по имени, теперь придется звать чужую пожилую женщину Лили, хотя какая из нее Лили? Такая же, как из тебя Квентин!

– Вина, неужели не помнишь?

Раньше она пила тинту, а дорогие вина терпеть не могла. Считала кислятиной.

– Кардинал Талига не держит тинты.

– Тогда шадди.

Секретарь принес шадди и корзинку с печеньем. Жаль, он не запасся тинтой, с ней было бы проще сначала вспомнить, а потом забыть.

– Квентин, – подруга детства откусила от песочной звездочки и поднесла к темно-красному рту дымящуюся чашку, – Германа так и не нашли?

– Нет, не нашли, хотя искали очень тщательно… Мне очень жаль, но надежды больше нет.

А Лилиан совсем не похожа на убитую горем мать. Похоже, он ошибался, решив, что обязан разделить чужую беду. Можно было ответить что-то вежливое и обойтись без встречи, иногда вспоминая пахнущие вишней губы и огоньки в озорных глазах. Когда-то у Лили были большие глаза, а теперь самое заметное – щеки и очень красный рот. Почему к старости глаза становятся меньше, а носы больше?

– Квентин, – как странно она глотает, словно курица, – с чего ты взял, что Герман умер?

С чего? С того, что он исчез вместе с одним из унаров, бросив все, даже свои записи. А потом пропал и последний видевший их в живых свидетель.

– Я понимаю, что ты не хочешь верить в его смерть.

– Не в этом дело, – точно так же она махнула рукой, когда он сказал, что никогда на ней не женится. – Говорю же тебе, он был странным. Мог все бросить и сбежать, не в первый раз.

– Лили, Герман исчез больше года назад. Мои люди перерыли всю округу, нашли только лошадей.

– Ну и что? – Былая подруга безмятежно хрустела печеньем. – В этом Лаик, должно быть, прорва тайных выходов. В эсператистских аббатствах так всегда было, иначе как бы монахи с любовницами встречались?

Создатель, Леворукий и все морисские демоны, в этом что-то есть! Герман и впрямь мог найти неизвестный выход, но как тогда быть с лошадьми и словами Арамоны? А никак! Дурак за хорошую взятку мог и лошадей вывести, и наврать с три короба, а когда Германа принялись искать все кому не лень, капитана убили. Как свидетеля. Все замечательно, все сходится, только кому это нужно, не Герману же!

– Хорошо, Лилиан. Ты допускаешь, что твой сын жив. Тогда где он?

Баронесса Саггерлей пожала плечами:

– Разумеется, в Гальтаре, где ж еще?

2

Они миновали стиснутую статуями и вазами короткую аллею, поднялись на террасу, прошли в дом. В свете многочисленных свечей сверкал хрусталь, блестел фарфор, туманно мерцало серебро. Фрукты, сласти, вино… Много вина, целое море вина. Кто-то не поскупился. Марсель? У него одно на уме, хотя он неплохой человек… А вино сегодня к месту, можно напиться и забыть умирающую девушку на закопченной палубе, забыть хотя бы до утра…

– Я получила письмо от отца, – устроившаяся между Алвой и Валме София томно улыбнулась. – Представьте, он пишет, что готов приплатить тем, кто меня держит в плену.

– Твой отец, – встряла то ли Ариадна, то ли Латона, – сперва кричит, а потом достает кошелек.

– И чем громче кричит, тем сильнее раскошеливается, – добавила то ли Латона, то ли Ариадна, поигрывая пояском подруги. – Вот моя матушка никогда не потратит лишнего.

– Поэтому ты и написала дяде, – заявила темноглазая толстушка, явно раздосадованная. Когда все рассаживались, она замешкалась, и Ворон достался другим.

– Разумеется, – выпятила губку дорогая племянница, – если дядя приобрел для меня патент корнета, он просто обязан и выкуп за меня заплатить.

– Ваш друг Карло Капрас скоро сдастся, – заметил Алва, – и вам, сударыни, позволят вернуться на родину.

– О, – София лукаво улыбнулась, – я подозреваю, что между Урготом и Бордоном будет война.

– И что с того? – поддержал беседу Валме. Капитан сиял, как только что отчеканенный золотой – еще бы, ведь он привел к своей девице Кэналлийского Ворона! Сам Ворон… Леворукий его знает, вроде тоже доволен, ночь святого Андия все-таки, хотя вряд ли в Талиге ее отмечают, у сухопутчиков свои праздники.

– Мы вернемся лишь для того, чтобы вновь попасть в плен, а раз так, – красотка умудрялась глядеть сразу на Рокэ и Марселя, – предпочитаю остаться под вашим покровительством до конца всех войн.

– Тонкое решение, – заметил Алва. – Вы – мудрый политик, сударыня.

Сударыня хихикнула. Дура! Но красивая. Она была красивой, даже когда скакала по палубе «Пантеры», срывая с себя одежду. Абордажники тогда чуть не попадали… Разрубленный Змей, он когда-нибудь переживет тот проклятый день?!

– Поднимаю первый бокал за дам, – объявил Валме.

– Данной мне славным городом Фельпом властью объявляю каждый произнесенный в эту ночь тост первым, – добавил Рокэ, откровенно разглядывая липнущих к нему бордонок. Ворон знает, зачем пришел, и, ко всеобщему удовольствию, получит свое, а вот за каким Змеем здесь оказался капитан Джильди?! Знал ведь, что Валме днюет и ночует на вилле, где разместили пленниц. Знал – и все равно потащился с талигойцами. Только ночи в обществе подруг Поликсены ему для полного счастья не хватало! Глупые, расфуфыренные кошки, как только Поликсена оказалась среди них?! Девочка, умирая, думала о своем адмирале и о сражении, а эти, с позволенья сказать, пантеры липнут к недавним врагам, как пиявки. Хорошо хоть старших дур держат отдельно, вида Зои он бы не вынес. Говорят, слониха ничего не ест, ее кормят насильно; отец после поражения тоже едва себя не уморил. Если б не Поликсена, Луиджи Джильди, возможно, и пожалел бы Зою Гастаки… Как капитан капитана.

– Герцог, – толстенькая Клелия браво опорожнила бокал, – вы нам споете?

– Спеть? – поднял бровь Алва. – Зачем?

– Марсель говорит, вы поете лучше