— Скромный очень. — Добавила она. — Его зовут Роман.

Мы с Ёжкой смотрели друг на друга и не могли произнести ни звука. У меня, наконец-то, все складывалось в голове. Черты лица, глаза эти, волосы. Ну, конечно, это была ее мама. Кто бы мог подумать…

— Он? — Выдохнула Настя.

Ее голос прозвучал тише обычного.

— Да, теперь можешь поблагодарить его лично.

Девушка явно была ошарашена всем происходящим.

— Спасибо… — Виновато произнесла она.

И я, кажется, забыл обо всем на свете от радости.

Но едва ее взгляд потеплел, как вдруг на лицо снова вернулся холод:

— Спасибо. И прощай.

Ёжка развернулась и вошла в палату, а из меня словно весь кислород выкачали. Чуть не свалился на пол.

— Она тоже очень застенчивая. — Пожала плечами Лена Викторовна. — Дай ей время, ладно? Не каждый день твоя мать приходит в себя после нескольких месяцев комы.

— Угу. — Кивнул. — А могу я… поговорить с врачом?

— Да. Сейчас он освободится. Подожди его там.

— Спасибо.

И я, не чувствуя ног, побрел в конец коридора.

Настя

— Мам? — Я гладила ладони матери и не понимала, что с ней происходит. — Теперь все будет хорошо. Ты поправишься. Владимир Всеволодович сказал, что у тебя есть все шансы выкарабкаться.

Еще недавно она смотрела мне в глаза, а теперь снова закрыла их. Кажется, спала. Только ресницы часто и беспокойно подрагивали. Но за то короткое мгновение, когда мы смогли взглянуть друга на друга, я увидела в ее взгляде осмысленность. Значит, она все помнила: кто она, что случилось, кем я ей прихожусь. Или нет?

Меня продолжали разрывать сомнения. Совсем как в тот момент, когда мне сказали, что именно Рома каким-то чудесным образом спас ее от гибели. С одной стороны все мысли были о том, что мама очнулась, и теперь придется как-то поведать ей о смерти отца, с другой — ну, не мог же этот лицемер и обманщик оказаться ее спасителем?

Это несправедливо. Как раз тогда, когда я пообещала себе забыть о нем, никогда больше не встречаться и не думать о том, что было между нами!

А он смотрел на меня. С такой очаровательной растерянностью, с испугом, смущением, что невозможно было злиться дальше. А от его голоса мне самой делалось страшно: что не могу сопротивляться чувствам, что вижу его, слышу, и до безумия сильно хочется обнять. Елена Викторовна стояла рядом и говорила, что это он. Что все благодаря ему. Я понимала. Понимала! Но никак не могла принять.

Была взволнована, ошарашена, сломлена. И мне хотелось одного — расплакаться.

Что я и сделала, едва вбежала в палату.

Доктор успокаивал. Он много говорил со мной, объяснял, обрисовывал перспективы, а я просто смотрела на маму и размазывала слезы по лицу. Мне не хотелось слышать про реабилитацию, про все эти манипуляции, про деньги, которые для этого понадобятся. Мне хотелось, чтобы она встала и обняла меня. Чтобы сказала, как любит. Ведь я так устала ждать этого.

Но даже ее взгляд — такой простой, добрый, теплый, он уже был для всех нас настоящим чудом. А для нее самой — первым робким шагом на пути к выздоровлению.

— У тебя все получится. — Сказала я, целуя ее руку.

Мамины веки затрепетали, точно крылья птицы. Она снова спала, теперь уже под воздействием препаратов, но, кажется, слышала меня. «Пусть отдыхает». На все нужно время, и я готова была ждать еще. Поэтому погладила ее пальцы и тихо прошептала:

— Я с тобой.

А затем встала, подошла к двери, открыла ее и выглянула в коридор. Ромы уже не было. К сожалению.

Впереди меня ждала долгая борьба за нормальную жизнь для моей мамы, и без него у меня не было бы даже этого. Я должна была сказать ему. Сказать о том, что обязана ему многим. Даже больше, чем многим — почти всем. И если бы не он, я бы осталась совсем одна.

Зашла обратно в палату, села на стул, достала телефон и позвонила. Дяде, подругам, друзьям, двоюродной сестре. Всем сообщила, что мама вышла из комы. Со всеми разделила радость. Кроме Ромы. С ним я должна была поговорить лично.

Роман

У заветной двери меня снова будто переклинило. Все мое естество сопротивлялось тому, чтобы я входил внутрь. Душа понеслась вскачь, осталась лишь моя бренная оболочка.

Занес кулак, чтобы постучать, и замер. Ощутил пружинистые капли на своих плечах, почувствовал вес мокрой одежды, липнущей к телу, услышал запах дождя. Все, как в тот день. И единственное, чего боялся — опять нырнуть в отчаянную тоску и хлебнуть предательства, горького, как запах остывшего дыма.

И вроде бы хотел уйти, но не мог. Не для себя, для Насти. Ведь в голове все еще звенели слова Владимира Всеволодовича о том, что будет трудно, долго и дорого. И больше всего на свете мне хотелось помочь. Пусть она хоть сто раз пошлет меня к черту, зато я буду знать, что у нее все хорошо. Ее мать должна жить, и жить полноценно. И Насте с ее дядей одним не справиться.

С этими мыслями и я вошел в офис отца. Вошел, готовый заключить с ним мир на любых условиях. Ради своей Ёжки. Ради тех, кто ей дорог. Ради списка всего необходимого, который лежал у меня в кармане. Я готов был унижаться, чтобы просить у него любую работу, ведь я уже продал свои вещи. Камеру, часы, приставку, телефон, велосипед и все гаджеты, какие только были. Я хотел быть полезным, хотел заработать и помочь. Потому и пришел с повинной к отцу, заранее согласный на любое его решение.

А он просто подошел и обнял меня. Молча. И это простое объятие начисто выбило из меня дух. Я снова почувствовал себя мальчишкой, который нуждался в заботе и любви. А потом мы долго говорили, много извинялись друг перед другом и обещали попробовать начать все заново.

— Она меня не простит, — вздохнул папа и опустил взгляд.

— Простит. — Заверил я. — Один умный человек сказал, что если любишь, нужно добиваться прощения.

— Умный человек? — Печально улыбнулся отец.

— Да. — Кивнул я. — Твоя дочь.

Настя

На следующий день утром мы чуть не опоздали в университет. Влетели с Олей в переполненное фойе и начали судорожно раздеваться.

— Доброе утро, Таисия Олеговна! — Я протянула старушке пуховик, улыбнулась и тревожно глянула на висящие на стене часы.

До начала пары оставалось меньше пяти минут. Но мы хотя бы успели. А это как предотвратить апокалипсис!

— Доброе утро, девочки. — Сияющая добродушием бабулька протянула нам по очереди номерки.

Мы торопливо двинулись вверх по лестнице, и вдруг я заметила, что при нашем приближении любые разговоры стихают. Знакомые и не знакомые студенты расступались в стороны и замолкали, а некоторые из них смотрели почему-то прямо на меня — кто-то взволнованно, кто-то сочувственно. Но все — с интересом.