Я стояла под раскинувшейся широко листвой, смотрела вверх и знала, что мать с отцом ждут сейчас меня в доме. Они уже накрыли на стол. Пора обедать. Но мне очень не хотелось уходить со двора и оставлять этот залитый солнцем клочок земли. Я знала, что после прощального обеда нужно будет уезжать в город, и как будто чувствовала, что как прежде уже никогда не будет. Ничего больше не будет.

И, намылив голову шампунем, я рыдала уже в голос. Специально хотела, чтобы пена попала в глаза. Чтобы отвлечься с одной боли на другую. Чтобы в груди перестало ныть. Так нестерпимо, оглушительно и горько, будто наждаком по открытому сердцу.

— Я ведь не видела его. — Задыхаясь, всхлипывала я, когда девочки ворвались в душевую. — Даже не могла подержать за руку в последний раз.

— О ком это она? — Укутывая меня махровым полотенцем, спросила Марина.

— Тише. Тише. — Уговаривала Оля, заправляя мокрые волосы мне за уши. — Не знаю. Наверное, про отца.

— Я так хотела в последний раз посмотреть. Попрощаться. Почему? За что? — Меня сгибало пополам от рвущей на части боли.

И девочки стояли посреди душевой, обнимая меня крепко-крепко и не давая рассыпаться на части.

— Уйди. — Крикнули кому-то, кто хотел войти в душевую. — Занято!

И обнимали еще сильнее.

— Ей надо. Она так долго молчала. Пусть ревет. — Оля тоже заплакала. — Реви, Настенька, станет легче. Реви.

— Все будет хорошо, — шмыгая носом, обещала Марина. — Все. Будет. Хорошо.

А когда я, обессиленная, упала на кровать, они накрыли меня одеялом, убрали сырые волосы подальше от шеи, чтобы не мерзла, и притушили свет. Мне еще долго слышались их голоса, перешептывающиеся о случившемся. Хоть и сбивчиво, но мне удалось там, возле раздевалки, рассказать им о произошедшем. И теперь девочки были возмущены поступком Гая не меньше меня.

— Выключи уже этот телефон.

— Сброшу вызов.

— В двадцатый раз? Да заблокируй его к чертям.

— Я? Это ее телефон, ее Гай, пусть сама решает, блокировать или нет. Поговорят и все выяснят.

— Интересная ты, о чем тут разговаривать? Как он спорил на нее? Как ради тачки выставил на посмешище? Или как с толпой девиц развлекался, мачо хренов?

— В любом случае, она сама должна решать, что с ним делать.

— Дай мне, сниму трубку и отвечу.

— Нет, нет! Нельзя!

— Дай хотя бы послать его по бабушке!

— Всё, я выключила.

— Эх. Я бы ему за такое руки и ноги бы выдернула.

— Да, проучить бы не мешало.

— Госпрограмму он придумал! Не нужна Насте его помощь. Благотворитель, блин! Я сразу поняла, что к чему. Как медработницу эту приперла к стенке!

— Не говори-ка.

— Ничего, все забудется. Пройдет немного времени, встретит наша Настя другого, и не вспомнит про этого придурка.

— Да вон хотя бы Женьку нашего.

— Исаева? Бесполезно. Он уж год по Ленке Гаевской сохнет. Как они познакомились в библиотеке, так его будто подменили. С ума по ней сходит, а она не замечает. Куда ей? Она ж звезда местная. Ей завидных женихов подавай.

— Будь неладны эти Гаевские!

— Кастрировать этого Гая!

— Марии-и-ин!

* * *

— Почему вы не разбудили меня? — Спросила, приподнимаясь с подушки.

Тусклое солнце, захваченное в лапы серого неба, казалось, стояло уже высоко.

— Еще только половина седьмого. — Ответила Оля, взглянув на часы. — Ты всю ночь толком не спала. Крутилась, что-то бормотала, вскрикивала.

— К утру успокоилась, и мы решили дать тебе выспаться. — Марина поджала ноги. — Как ты?

Она сидела на Олькиной кровати, и они вместе с Еремеевой с вороватым видом поглядывали на экран планшета, лежащего рядом, на подушке.

— Нормально. Вы… тоже не спали?

Оля пожала плечами:

— Немного спали.

— Понятно. — Я легла обратно и закрыла глаза.

Они о чем-то тихо зашептались.

— Говорите уже, что случилось. — Попросила хриплым голосом.

Девочки молчали.

Пришлось сделать над собой усилие и открыть веки:

— Ну?

Первой сдалась Марина:

— Вся информация о споре на сайте метки…

По коже пробежал холодок.

— Вот. — Оля развернула ко мне планшет. — Новость-бомба затмила даже разговоры о возможных домогательствах одного из преподавателей. Первый красавчик университета использовал девушек для того, чтобы выиграть спор. Гай, он же Роман Гаевский, о чьих похождениях в последние две недели гудел весь факультет, не гнушался даже тем, чтобы врать наивным сокурсницам о своих чувствах. Он завоевывал одну девушку за другой, чтобы затем прилюдно и мерзко унизить их, ведь спор заключался в том, что каждая следующая жертва должна застать его с предыдущей. Девушки верили, что самовлюбленный мажор искренне за ними ухаживает, в то время, как он просто боялся проиграть другу свой спортивный автомобиль. Юные студентки оказывались слишком доверчивыми, за что и поплатились. Но как же сам Гай? Неужели, в нем не осталось ничего человеческого? Мало того, что он соблазнял, а затем бросал этих девиц, так он еще и клялся им в вечной любви! Пять обиженных девушек. Пять разбитых сердец. И одна самодовольная рожа возомнившего себя Казановой циника. Стоит ли его наказать? Голосуем!

— Здесь даже его фотка есть.

Только этого мне не хватало. Чтобы весь университет узнал о моем позоре.

— Мне все равно. — Сказала едва слышно.

Отвернулась и укрылась одеялом с головой.

Роман

— Тебе бы побриться. — Лена сидела на коленях на полу возле моей кровати.

Я вторую минуту пялился на ее лицо, пытаясь прийти в себя.

— Не хочу. — Тихо произнес, наконец.

Мне казалось, что я уже обезумел от горя, и сил больше нет. Но как только представлял, что не поговорю с Настей и больше ее не увижу, так внутри снова закипал огонь. Этого не может быть. Не могу ее потерять! «Только вспомни, как ускоряется пульс, когда ты ее видишь. — Шептал внутренний голос. — И не только твой собственный — пульс всей Вселенной сходит с ума от ее присутствия». И снова хотелось выть от тоски.

— Почему мы отдалились? — Сестра протянула свою ладошку и коснулась моей щеки.

Ее пальчики были крохотными, совсем как у ребенка, а глаза большими и наивными. И что на меня нашло, что я стал таким злым и ополчился против нее? Как на эту коротышку вообще можно было злиться?