Второго такого таланта, как Вильгельм, не нашлось. И сейчас за освободившийся трон соперничали Гогенцоллерны, Габсбурги и Бурбоны. Остальных в расчет не брали.

Впрочем, французам это не помешало оттяпать себе Брюгге и Гент, вне зависимости от исхода войны.

Яков, хоть и пытался помогать Нидерландам, но что он мог сделать? Сыновей у него не было, а посадить туда дочь? Смешно!

Генеральные штаты же… нет, свою страну любили все, но свой карман дороже сердцу. А потому речь сейчас шла о том, кто даст больше и кому продаться выгоднее. Все отлично понимали, что после смерти Вильгельма Оранского другой фигуры подобного масштаба просто не имеется. Некому взять власть, некому встать во главе… хотя Франция…

Убили-то его проклятые французы…

В представлении Генеральных штатов это означало, что Людовику придется заплатить намного больше, чем остальным кандидатам.

В представлении обычных голландцев – что оный Людовик, хоть и трижды «король-Солнце», но светить спокойно ему не дадут. Из бунтов не вылезет.

В представлении Софьи…

Пока в Европах заварушка, им не до Руси. Так что есть время решить проблему с Китаем и как следует освоить Сечь.

Если повезет – закрепиться на Амуре так, чтобы не свернули, и конкретно навтыкать маньчжурам. Чтобы не думали, что на Русь можно приходить незваными. Опять же Япония…

Чем ругаться с ними за Курилы всю дорогу, лучше сразу натравить на них Чжэн Цзина? Пусть пиратствует всласть?

Если князья докажут свою независимость маньчжурам, а они докажут с ее помощью, то куда-то ж человеку надобно будет направить свою энергию? Пусть направит ее так, чтобы было выгодно Руси. А они помогут… почему нет?

Конечно, надобно быть очень осторожными, чтобы в итоге все против них не обернулись… но вряд ли.

Сидит себе Русь смирно – и пусть сидит. Воюет?

А с кем?

С турками? Так они всему христианскому миру поперек шерсти.

С Китаем?

И кому какое до них дело? Это далеко и неправда! Главное, что Русь не лезет в дела остального цивилизованного мира и не мешает делить Нидерланды. Конечно, эмиссары русского царя вывозят оттуда людей, но сколько тех вывезенных? И кому они интересны во время войны?

Ах да! Еще Русь торгует!

Тут – да, можно бы встревожиться. Но ведь Русь поставляла на европейский рынок то, чего нельзя было найти. Изящные шубы и палантины из мехов, муфты и шапочки – Софья тряхнула стариной и вспомнила фасоны XXI века – мигом оценили дамы. Рыбку и икорку – мужчины. А остальное… мед, воск, пеньку… вообще-то ранее это через Архангельск скупали англичане и голландцы. А сейчас все достается европейцам, львиная доля оседала во Франции и Испании – и кто будет этим недоволен? Все равно выходит дешевле, чем покупать то же самое у голландцев.

Так что пусть сидит…

Философия «гром не грянет, мужик не перекрестится» была свойственна и цивилизованной Европе.

* * *

– Какой же ты у меня красавец стал, Ванечка!

Феодосия с гордостью смотрела на сына. А как таким не гордиться? Красив, умен, царский ближник, доверенный друг, да и царевна за него не просто так согласилась выйти. Хотя последнее…

– Ванечка, ты ее сильно любишь?

– Сонечку? Мам, это не любовь. – Сын смотрел голубыми глазами, улыбался. – Любовь – это что-то другое. А я точно знаю, что коли в моей жизни ее не будет, то и жизнь-то не надобна станет.

Феодосия приложила руку к щеке. И, наверное, впервые пожалела о том дне, когда на ее пороге появились царские дети со своей теткой.

– Ох, Ванечка.

Сын, словно прочитав ее сомнения, улыбнулся:

– Мам, не надо бояться. Я в Сонечке больше, чем в себе, уверен. И в Алешке тоже.

Феодосия покивала. А ночью, поговорив с Матюшей, который так и оставался при ней, решилась идти к царевне.

Софья приняла ее сразу – и минуты ждать не заставила. А Феодосия только что глаза раскрыла от удивления.

Девичья светелка?

И что там должно быть?

Ну, девушки – свита быть обязана. Мамки, няньки, казначейша, пожилые женщины обязательно. Пяльцы, прялки, рукоделие, может, священные книги, музыкальные инструменты, птицы заморские, забавы разные… ага! Как же!

Покои Софьи больше напоминали мужские комнаты. Светлые стены, легкая незнакомая мебель, зеркало на стене – и только-то.

Ни игр, ни сладостей, ни рукоделия. Девушки есть, но… странные. Вроде бы и разговоры девичьи, и хихи-хаха, а все одно от них мороз по коже пробирает. То ли двигаются они не так, то ли смотрят… но миг, поворот головы – и вот уже перед тобой очаровательная резвушка-хохотушка, в которой серьезности и на версту не отыщешь.

Сама царевна сидит за здоровущим столом, заваленным кучей бумаг. Но Феодосии она навстречу встала, чуть голову склонила, как перед старшей, улыбнулась радушно:

– Добро пожаловать, матушка боярыня.

Феодосия чуть расслабилась. Софья явно была настроена на разговор. Об этом свидетельствовали и добродушная улыбка, и приглашающий жест к маленькому столику с восточными сладостями и фруктами, и даже то, что Софья, выглянув в переднюю к девушкам, строго приказала:

– Меня не беспокоить.

И плотно прикрыла дверь.

Какое-то время разговор катился по светским рельсам, которые всегда одинаковы. Погода, озимые, урожай, турки, самочувствие… наконец, прощупав друг друга и убедившись, что диалог состоится, собеседницы перешли к главному. Начала Феодосия:

– Царевна, сын мой о другой жене и не мечтает.

– И с Алешей все уже обговорено. Он также не против.

– А ты, царевна?

Феодосия смотрела внимательно, жестко, пристально. Нет страшнее зверя, чем мать, защищающая свое дитя. Пусть пока опасность еще не возникла, но кое-что Феодосия могла предугадать.

Но Софья встретила взгляд, не дрогнув. Звон незримых шпаг поплыл по комнате.

– Я? Я Ивана люблю. И не предам. Этого довольно?

– Нет. Как будет выглядеть ваша жизнь?

– Жить будем здесь, в Кремле. Алеша согласен, Ванечка не против…

– То есть хозяином в своем доме он не будет.

– А сейчас он там – хозяин?

Софья попала не в бровь, а в глаз. И правда, боярыня с ней встречалась не так много, чтобы составить верное впечатление. Но женщина Феодосия властная, дай волю – мигом под себя прогнет. Молись, постись, не работай, а в тягости сиди дома. Декрет до трех лет… оно Софье надо?

– Все ему принадлежит, и все для него делается.

– А Тиша как же? И Маруся?

Боярыня мертвенно побледнела. Тишу она родила два года назад, от Матвея, Марусю пять лет тому. Счастлив мужчина был до потери сознания. А дети воспитывались втихорца. Матвей их и признал, и усыновил – и кому какое дело? Пожениться они не могли, но и удержаться – тоже. Оставалось грешить – и каяться.