закусываэ ночью. И сицяс ёна повыстала, вымылась и села к окошецьку золотоэ яицько на блюде катать. И молодець зглянул в окошко. «Ай гляди, Настасия (это мальцик говорит дивици), у нас яблоцки повыщипаны у кого-то». Оны его не знают и не видя. И потом ён по другу ноць повыщипал, поел и нашол в хоромах у них окошецко вверьху и залетел к ним в хоромы. И в сицяс ён зашол к ей в покой, снял одеяльце и обрядил под койку ёйну и ушол от ей опеть, и опеть сел яблоцьков пощиплевать. По другу ноць опеть зашол к ей в хоромы и взял башмацки ёйны обрядил и сам опеть ушол взад. И ёна повыстала, прохватилась и помылась, и башмацьки схватилась, и нету. «На што же ты, сукин сын, надо мной смеешься другу ночь? — мальчику говорит, — Што же ты надо мной это сделал?» И ён отпераэтця, божитця. Потом ён по третью ночь к ей подобрался, одеяльце снял и поцеловал ю, и она его захватила. «Достань огонь», — закричала. Мальчик достал огонь, и ёна повыстала и помылась, и потом ёны стали — обы сели в карточки играть за стол. Ён сутки жил играл, другие жил играл, третью сутки говорит: «В третьи сутки ко мни матушка приедет, скройся куды хошь». Ёна его ухоронила, ён и в сад сил опеть яблоцков пощиплевать. И мать приехала, и дочька толста заводит оцень, и мать очень ю припераэ, а ёна отпераэтця. «Верно, мальцишка смеется надо мной». Мальчик откидываэ; его не сказыва. И отець наехал цетвёрты сутки. Отець наехал, и мать-отець говорит. «Што же ты эдака сделалась?» И ёна говорит: «Это верно, мальчишка, надсмеялся». И отець клал клепци в окошецках ёйных. И ён это не знал и залетел в покойцики, полполы и оторвал. И полполы вырвал, улетел от ей и осердился. И отець приходит поутру, вставаэ, и там полполы в клепцях, и ён приносит эту полу. «Што же ты говоришь? Ажно гости приежжающи, незнающи к теби ходят; твоя голова на плаху с этых пор». Отець дал знать по всему царьсву. Наехали со всего царьсва и его достали, этого дитину. И ён наехал, и сичяс с ей свидание сделали: «Как нам станут петлю на шею кладывать, на ступень ступлю, ты покрепче держись, и на другу ступлю, ещё крепче держись за меня, на третью ступлю, ащё покрепче». И всих музыкантов собрались, вси сдивовались и сцюдовались. И потом заиграли в музыки (по-нашему: в гармонии), и ёны слёзно заплакали. На другой ступили, ёна еще крепче захватилась, на третью ступили, так еще баще (лучше) заиграли, штобы им не так тошно было плакать. На третью ступили, и он стряхнул пальто с себя, крылушка подвязана у него, и хотець петли класть на шею им, и ён и полетел, и вси сцюдовались: «Аньгел дочку унёс, аньгел дочку унёс». И вси тут остались. И ён зглянул вниз, один грош земля показалась царьсво их. И ён слетел в своё царьсво, прилетел домой и эту дивицю оставил у бабушки в задворенки, а сам пошол к отцю, к матери просить йись и пить (вроди калики). И стали йись и пить, и потом говорит, стал на коленка: «Вы мои родители, и я ваш сын, и я вас отрекнулся и ведь опеть к вам пришол, к вашему родительскому благословлению». И ён сходил, взял эту дивицю, отцю-матери сказал, и сицяс повинцялись. Ёна сына родила, ёны стали жить-поживать хорошо.

90

Садко[42]

Было у старика досюль три сына. Один сын пошол: «Батюшко, поду я в Москву в каменщики». И снарядился, оделся, пошол. Шол, шол дорогой, неизвестно, далёко ль, близко ли шол. Потом рецька через дорогу бежит, через речку мост, на мостику сидит девка: «Што, говорит, молодёць, куды пошол? Не снесёшь ли, говорит, братцю мому письма? Братець мой, — говорит, — в Москвы торгуэт». «Можно», — говорит. Она опустилась, в воду скочила эта девка, потом приносит ему письмо, с воды выстала, наказыват: «Вот, говорит, мой брат торгуэт, замечай: лева пола на вёрьху, подай письмо ему». Ну он и приходит в Москву и ищет его по рынку и замечаат всё, день ходит, другой ходит и третей ходит, все пристать не смеэт к ему, и видит, а не смеет, вишь. Ну потом этот видит, што он смотрит на его (брат-то), он и говорит: «Што же, молодёць, ни купишь, ни продашь, а всё ходишь». — «А есь, говорит, письмо послано, не знаю вам али нет». Подал он ему, он прочитал адрес: «Мни, — говорит, — письмо». Прочитал письмо это, да и говорит: «Писано в письме у сестры: кресьянин состроил мельницю противо самого дому, так што с трубы дым вовсе не идёт. Што, — говорит, — тиби за это письмо?» Тот: «Ничего мни, — скаже, — не надо». — «Вот поди, — говорит, — найми вящиков (сетовязов)», — и дал му денег: «Сделай невед». Он шол, нанял и связал нёвед. «Деньги перестанут, так ко мни приходи». Ну он — деньги перестали — опеть к ему пришол. Ну он опеть ему дал денег. «Ну и найми ловцёв нынь, — скаже ему. — Ну и деньги как перестанут, опеть ко мни приди. Ну и лови: щепья попадут — клади о себе в куцю, и мусор попадёт — клади опять в другую кучю, а деньги перестанут, опеть ко мни приходи». Опять ён и стал ловить; щепки кладёт о себе, мусор о себе, и ловил, ловил и уж много наловил этого места, большии кучья он наловил. Опеть приходит к ему — деньги перестали. Опеть от денег ему дал: «Сострой два амбара больших, ну и клади это всё по о себе, щепки в амбар, мусор в другой. Ну и сам не ходи, шесь недель в эхтот амбар не ходи». Ну, потом к ему приходит, шесь недель прошло. «Отвори нынь амбары», — скаже. Отворили амбары: там в одном золото, в другом серебро. Потом он взял закупил в Новигороде в три дня всю, весь товар, што было, на двенадцать караблей нагрузил этот товар, и поехали за море. Потом приехали сред моря, вси карабли постановились, требуэт Садка самого на дно на море. Ну он и скажет: «Дайте-тко дощечку мни-ка липову и гуселушка ерушчаты», — и он опустился на эту дощечку,