и корабли и пошли вперёд. Он сбылся на дне, не знал, как и сбылся на дне. Там стоит полата болшая, его стречают уж там, называют «Садко сам богатый купець идёт». Потом царь и вышел, стретил его и сделал ён бал сиби, заставил: «Садко сам богатый купець, поиграй в гусёлышка ерушчаты». Ну он играл три дни, а царь плясать стал. Потом с небес глас гласит царю: «Время усмериться, триста караблей потонуло, а мелких и сметы нету». Потом царь ему с радости: «Што тиби надо, тым тебя и награжу, и котору дивицю тиби надо замуж, и тую ты возьми». Ну, одна дивиця в синях (синях) ему сказала: «Ты меня возьми, я роду хрещоного, проси». Ну он показал на ю, што «эту мни-ка замуж». Царь ему и позволил ю взять. Выставил трицять дивиць и «выберай». Она ему наказала, што «первый раз пойдёшь, так у меня будет мушка летать, а другой раз пойдёшь, так я башмак буду на ноги перелаживать, третий раз пойдёшь, так я только платком смахну, ту ты выведи». Тут он ю и взял замуж, эту дивицю. Ну, и тут царь дал шестёрку лошадей, их тут и вывезли на то усье, гди карабли прошли, тоэ место, там он и огвенчался, всё своё получил, и тут Садко сам богатый купець и торговать стал.

91

Иван безчастный[43]

Досюль был у вдовы Иванушка бещасный сын и нихто его не возмет в роботники, ни в пастухи, никуды. Пришол ён к царю в солдаты даватьця. Царь скаже: «Што же ты в солдаты даваэшься? Столько служу, этакого охвотника не видал». — «Я, — говорит, — как бещасный есь». Царь скаже: «Мни не надо бещасного, у меня вси полки пропадут за тебя». Ну, потом царевна вышла — он весьма был красивый — она говорит: «Татенька, отдай меня за его замуж, может, он из-за жены будет щасливый». Царь россердился, взял выдал ю замуж за его. Наградил ю всим. Ну оны жили, пожили, все прошло у йих, не стало ничего. Потом она платок стала шить золотом. Ну, вышила платок: «Поди, продай». Ну он и пошол продавать. Купець один и смотрит на его. «Што, — говорит, — молодець, не купишь, не продашь, воровать, верно, хочешь». Он скае: «Купить-то нечего, а продать ё чего». — «Што, — скаже, — продать?» — «Есь платок». — «Што возьмёшь: сто рублей, али слово?»...

92

Вор Мотрошилка[44]

Досюль у старицка было три сына, два сына живут как живут, а третий стал поворуевать немного. Сперва по мужицькам маленько, потом еще по господам, потом стали царю жалитьця. Царь и скае: «Поди, одинарець, сходи за стариком». Ну, старик и пришол, Богу помолился, на вси стороны поклонился и царю поклон воздал. «Здравсвуй, надёжа великый государь». Он и ска: «Что, старицёк, сынок-то твой воруя?» Он ска: «Нет, надежа великый государь, не воруя, а привыкаэт». Он и скаже: «Ну когда, — говорит, — привыкаэт, так пускай у меня украдёт чашу и скатереть, тогда Бог и великый государь прощаэ. Нет — тебя и сына казню». Пошол старик домой кручиноват, а сын в окно смотрит, головы повесил. Ну сын и скаже: «Што, батюшко, кручинишься?» — «Ах сын, ска, сын, как не живёшь бласловясь, как други сынова живут, как живут. Вот царь службу накинул — укрась чашу и скатереть цярьску, а нет, так тебя и меня казнит». Ну он скаже: «О, батюшко, это не служба — службишко, вперёд служба будя». Ну он шол на рынок, купил лакейски платья, и там бал у государя, узнал в который день, и на бал едут вси енералы, полковники, вси едут. Он скоцил к енералу на запятки и приехали к царьскому дворыно. Он выскоцил с запятков, приходит в колмату в царьску и платье снимаэт у этого енерала. Енерал думаэ, што царьскый лакей, а царь думаэ, што енеральскый лакей. Оны стали кушать вси, потом откушали уж, со стола стали уберать, всё убрали, он тут же всё ходит, одна чашка осталась и скатереть, он завернул и понёс из покоя в покой, и на улицю вышел, и унёс домой. На другой день царю доложили, што нету, потерялась. Царь скаже: «Мотрошилко (так его, вишь, звали), видно, украл. Одинарець, сходи-ка за стариком». Старик пришол, Богу помолился, опеть на вси стороны поклонился, царю поклон воздал. «Здрасвуй, надежа великый государь». — «Што, сьшок-то твой воруя?» Он скаже: «Нет, не воруя, а привыкаэ». — «Чашку и скатереть у меня украл». А старик ска: «Нет, не украл, взял». — «Што он делаа?» скаже. — «На скатерти ее, а с чашки хлебаа». Потом: «Поди, скажи сыну, пускай у меня украдёт царьского коня, жеребьця угонит». Ну старик пошол, опеть голову повесил. «Ежели не угонит, тебя, ска, и сына казню». Сын опеть и спрашиваэ: «Што, батюшко, голова повесил?» — «Ах, сын, сын, как не живёшь опеть благословясь, опеть вот царь царьску службу накинул, жеребьця угнать, а нет, так тебя и меня казнит». — «Ну, это не служба, — скаже, — службишка». Ну потом он пошол на рынок опеть и купил худую лошадёнку и боцьку вина купил, впряг и поехал, и еде мимо царьскый дворец. Взял да лошадёнку в воду и в канаву и пехнул («лежи там»). Ну и приходит. «Ах, братци, царьски конюхи, пособитя вытащить лошадёнку». Ну оны и шли, пособили ему. Взял нацедил яндову целую вина. Потом опеть стал: «Братьци, царьски конюхи, нельзя ли меня как-нибудь приютить к ночи. Не всё ведь царь ведаа». Ну его и приютили к ночи, тот по том, а другой по другом и пустили. Он опеть им вина нацедил. «Пейте, братьци, сколько можете». Оны и напились уж и вси допьяна, и вси розвалялись, заснули спать. Он взял клюци (на гвозду) и пошол в конюшню, посмотрел: стоит конь в конюшни. Он и в другую: и там такой же опять конь. Он и в третью, и там и третий такой же. Он и думаа: «Которого угнать? Каково, ежели не того!» Ну, он и взял, всих трёх угнал. Потом поутру выстали тыи, сходили в конюшню, жеребця нету, в другую сходили, там и другого нету, в третью сходили, там и третьего нету. Ну потом цярю доложили, што жеребци потерялись. Ну потом цярь скаже: «Ну ж, это Мотрошилка