— Ты голоден? — спросил он. — Подожди, у меня тут есть жидкая рисовая каша, сейчас, я накормлю тебя рисовой кашей.

Он пошел к Хуайцзую, чтобы попросить у него кашу, но тот строго сдвинул брови:

— Я сказал тебе возвращаться. Это никак тебя не касается.

— Почему это меня не касается? — ничего не понимая, спросил Чу Ваньнин. — Он… он такой жалкий, Учитель, неужели ты не видишь? Он всего лишь попросил немножечко еды, иначе он может умереть от голода или замерзнуть насмерть.

Стоило ему упомянуть об этом, он понял, что все это очень странно, и пробормотал себе под нос:

— Но почему так случилось? Разве Учитель не говорил, что в мире царит покой и процветание? Так почему же…

— Возвращайся.

Чу Ваньнин был поражен, не понимая, почему Хуайцзуй внезапно повел себя подобным образом, однако, в конце концов, он закусил губу и сказал:

— Я хочу дать ему немного рисовой каши…

— Я не смог переубедить его и в итоге все-таки дал свое согласие, — подхваченный вьюгой и рассеянный по ветру полный сожаления ясный и глубокий голос Хуайцзуя достиг ушей Мо Жаня. — Я выделил горшок[239.1] с рисовой кашей из наших походных запасов и разрешил ему лично накормить и спасти этого так некстати подвернувшегося на нашем пути ребенка. В то время я пребывал в блаженном неведении, не зная, что в тот момент чувствовал Чу Ваньнин, и какой выбор из-за этого он сделает позже.

Оцепеневший Мо Жань не сводил глаз с Чу Ваньнина, который, открыв горшок, приложил горлышко ко рту ребенка.

Страдающий от голода и жажды малыш хотел наклониться, но у него не было сил даже на то, чтобы втянуть в себя жидкую кашу.

Похоже, он был на грани голодной смерти и у него не осталось ни капли сил.

Мо Жань тяжело сглотнул.

Он вдруг почувствовал, как в глубине его разума, сквозь несколько слоев глины, земли и грязи прорастает семя воспоминания.

Он вдруг почувствовал, что все это ему слишком хорошо знакомо…

Он смотрел и видел.

Он пришел в себя.

А затем, словно разрубая узел в ключевой точке, рассекая облака и толщу воды, этот водяной дракон прорвался сквозь волны и взмыл ввысь.

Он тут же вскочил на ноги и крепко сжал пальцы в кулаки…

Вспомнил!

— Это ты? — он бросился к проекции Чу Ваньнина в свитке воспоминания. — Ты это он? — его зрачки резко сузились. — Это ты? Оказывается, ты... оказывается, ты…

Не в силах продолжать, он закрыл руками глаза.

Печаль и холодный ужас сдавили его горло.

Как вышло, что он не догадался раньше?..

Оказывается, это был Чу Ваньнин.

…Тот, только похоронивший мать и выползший из братского могильника, замерзающий среди сухой травы нищий попрошайка, которому некуда было идти, — это ведь был он сам!

Сцена из иллюзорного мира наложилась на его воспоминания. Мо Жань никогда не забывал тот снежный день и того юношу, который снял свой теплый плащ, чтобы накинуть на его плечи.

Этот Чу Ваньнин обеспокоенно спросил его:

— Что такое? Не можешь пить?

Маленький Мо Жань больше не мог говорить: из его горла вырвался лишь слабый всхлип. Чуть приоткрыв свои черные глаза, он с трудом поднял взгляд на своего юного благодетеля.

— Тогда я помогу и немного налью тебе. Не переживай из-за этого.

Открутив горлышко, он налил жидкую рисовую кашу себе в ладонь и осторожно вытянул руку, пытаясь не расплескать ни капли. На какой-то миг он засомневался, должно быть, подумав, что его рука все же немного грязная, и наверное этот ребенок не захочет из нее пить.

На самом деле он слишком много думал.

Грязная?

Всю дорогу от Линьи до храма Убэй Мо Жань пил речную и дождевую воду — даже мутную жижу из луж и углублений в камнях. Он ел дикие фрукты и ягоды, чьи-то объедки, а когда не было и этого, то облизывал муравьев, не брезговал дождевыми червями, питался илом и глиной.

Он подполз и, склонив голову, начал жадно пить. В тот момент, когда первая капля смочила его пересохшее горло, ему показалось, что это божественная роса с ивовой ветви Гуаньинь[239.2], а человек, что решил его напоить, не иначе как небожитель, изгнанный в этот бренный мир с Девятых Небес.

— Не торопись, помедленнее, если не хватит, есть еще, — расстроенный до глубины души, Чу Ваньнин в изумлении и ужасе смотрел на грязную маленькую головку ребенка, склонившуюся над его ладонью. Такой душераздирающе жалкий, он словно дорвавшийся до воды мелкий зверек, жадно слизывал языком жидкую рисовую кашу с его руки.

— Откуда ты взялся?.. — не подумав, спросил он.

Но Мо Жань лишь тихо всхлипнул в ответ. Каша почти закончилась и только в линиях ладони осталось совсем немного жидкости. Конечно, он не мог оставить ее там и продолжил вылизывать ладонь этого сердобольного старшего братца, да так старательно, что Чу Ваньнин почувствовал невыносимую боль и зуд.

Зудела рука, а болело сердце.

— Все в порядке, есть еще. Я тебе еще немного налью.

Чу Ваньнин опять налил из горшка полную пригоршню. Мо Жань не спускал с него полных нетерпения и надежды глаз, ожидая, пока он протянет ему руку, чтобы тут же снова наклониться и, жадно хлюпая, продолжить пить и слизывать живительный нектар.

Так, пригоршня за пригоршней, сидя перед ним на корточках, Чу Ваньнин скормил ему весь горшок рисовой каши.

Мо Жань никогда этого не забывал.

На самом деле, впоследствии, на всем протяжении его полной взлетов и падений жизни, он бесчисленное множество раз думал… а что было бы с ним, если бы в тот день он не встретил этого человека?

Он обдумал множество возможностей, перебрал множество вариантов, но итогом всех его размышлений было лишь одно слово…

Смерть.

Умереть от голода, замерзнуть насмерть, быть разорванным волками или бродячими собаками, которые быстро выпустили бы ему кишки и сожрали с потрохами.

Если бы он не встретил этого старшего братца, то еще тогда отправился бы следом за матушкой по реке мертвых в загробный мир.

Поэтому позже, когда Мо Жань стал Наступающим на бессмертных Императором, он специально вернулся в Храм Убэй, чтобы отыскать того благодетеля. Но поскольку с того времени прошло слишком много лет, он не мог ясно вспомнить черты его лица. Увидев двор храма, заполненный блестящими