Из Яньди-шэньму можно воссоздать живого человека?

— Священное дерево Яньди, бесплодная земля Нюйвы, цинь Фуси — три артефакта, которые были изготовлены из самой чистой духовной энергии тремя легендарными властителями[238.1] при сотворении мира. Согласно преданиям, первые бессмертные небожители были созданы тремя властителями именно из этих артефактов. Имея кусочек священного дерева Яньди, даже не обладая духовными силами и талантом божественного Шэньнуна, при желании можно было без особого труда создать человека. Подобно матери Тунтянь Тайши[238.2], после его смерти воссоздавшей его тело из корня лотоса, я твердо решил из этого куска священного дерева вырезать маленького сына князя Чу.

Мо Жань лишь почувствовал, как все закружилось у него перед глазами. Ему стало дурно.

Вырезать из дерева… сына князя Чу… ребенка с внешностью Чу Ланя?

— Я хотел вернуть сына своему благодетелю, — пояснил Хуайцзуй.

Мо Жаню показалось, будто что-то встало поперек его пересохшего горла. Потребовалось время, чтобы он смог выдавить:

— Это невозможно…

В новой сцене свитка воспоминаний в храме Убэй ударил вечерний колокол, сгущались сумерки и мгла надвигалась со всех сторон.

Словно вернувшиеся в родное гнездо уставшие птицы, монахи в своих трепещущих на ветру просторных одеждах с широкими рукавами спешили спуститься по галерее.

Великий мастер Хуайцзуй сидел в зале для медитаций. За плотно закрытыми окнами и дверями компанию ему составлял лишь одинокий голубой свет масляной лампы, да статуя Будды[238.3]. Снова и снова Хуайцзуй резал по дереву и полировал. Естественно, он не был настолько самонадеян, чтобы сразу вырезать человека из Яньди-шэньму, и прежде создал множество деревянных статуэток из обычного дерева. Он усердно практиковался, пока ему не удалось в точности воплотить сохранившийся в его памяти образ Чу Ланя.

В этот вечер Хуайцзуй, наконец, бережно взял в руки кусок священного дерева Яньди. Он очень долго осматривал его, прежде чем осторожно сделал первый аккуратный надрез.

Парящая в воздухе древесная стружка, опускаясь на пол, тут же рассыпалась золотой пылью.

Он старался изо всех сил, каждым надрезом воссоздавая образы пары умерших людей, что как живые стояли у него перед глазами. Десятилетия его долгой жизни опали под резцом, словно древесная стружка, открыв так долго скрытое в голове старого монаха и грозящее сломать ему шею чувство вины за совершенный когда-то страшный грех.

— В тот день я затворился в храме и провел в уединении пять полных лет, прежде чем, наконец, закончил вырезать Чу Ланя.

Все еще не отошедший от шока Мо Жань подошел к Хуайцзую и увидел, как тот, сделав последний надрез, медленно опустил резец и кистью смахнул остатки древесной пыли.

Дрожащей рукой старик погладил вырезанное лицо маленького господина, его одежду и заколку. Разрыдавшись, он упал на колени и принялся снова и снова кланяться деревянной статуе.

Мо Жань в оцепенении уставился на маленькую деревянную копию человека на столе.

Тело, вырезанное из священного дерева Яньди острым ножом вины и раскаяния.

Совсем крохотное, но с внешностью Чу Ваньнина в детстве.

Этим поздним вечером в сумерках раздавалось эхо колокольного звона. Между небом и землей осталась лишь полоска пламенеющего заката. Словно алая капля крови, последний луч солнца просочился через оконный переплет и осветил поверхность стола.

Предзакатный благовест разнесся по всему храму. В наружном дворе монахи жгли хвою сосны и ветки кипариса. В насыщенном пряном аромате дыма все еще ощущались горечь и холод.

С ночью порог храма переступили тишина и покой[238.4].

С последним ударом большого колокола стоящий перед статуей Хуайцзуй тихо прошептал:

— Тогда так тебя и назову, Чу Ваньнин!

Он прокусил себе кончик пальца. Стоило капле крови, наполненной духовной энергией металлической природы, упасть на дерево, и вся комната в один миг наполнилась ярким сиянием.

У находящегося в эпицентре этого сияния Мо Жаня затрепетали ресницы. Он попытался прикрыть глаза, однако веки его тоже начали дрожать. Он старательно пытался что-то рассмотреть в этом потоке света, но из-за наполнивших глаза слез яркое сияние ослепляло, и все выглядело таким размытым, что невозможно было ничего разглядеть.

Чтобы избежать этой пытки, Мо Жань крепко зажмурил глаза и вдруг подумал…

Если Чу Ваньнин уже обо всем этом знает, как сильно, должно быть, сейчас болит его сердце?

Не живой человек.

Без отца и матери.

Всего лишь кусок сухого дерева и капля крови.

Больше тридцати лет он жил в неведении, застряв между небом и землей.

— Священное дерево не имеет души. После того как я пролил на шэньму каплю своей крови, деревянная статуя в самом деле стала человеком, превратившись, как я и хотел, в полное подобие маленького господина Чу Ланя. Впоследствии я оставил его при себе, взращивал в храме, а потом принял как личного ученика. Со временем он подрос и начал расспрашивать меня о своем прошлом и откуда он.

Мо Жань увидел маленького Чу Ваньнина, который сидел рядом с Хуайцзуем и, уплетая танхулу, спрашивал у него:

— Учитель, ты все время говоришь, что вытащил меня из снега у дороги. Так откуда ты возвращался, когда меня нашел?

Взгляд Хуайцзуя устремился на далекие горные вершины. На миг потеряв самообладание, он тихо выдохнул лишь одно слово:

— Линьань.

— Поэтому я уроженец Линьаня?

— Да.

— Но я никогда не покидал храм и понятия не имею, на что похож Линьань, — Чу Ваньнин выглядел немного расстроенным. — Учитель, я хочу спуститься с горы и посмотреть на внешний мир. Я… хотел бы увидеть Линьань.

Призрачный образ постепенно побледнел и пропал вместе с Храмом Убэй. В следующей сцене яркое сияющее солнце озаряло летний пейзаж Цзяннани.

Стоял июнь — время, когда цветущие лотосы радуют глаз свежей прелестью и совершенством форм, сбивая с ног своим ароматом. Маленький Чу Ваньнин, который на вид был даже младше Ся Сыни, подпрыгивая, топал по брусчатой дорожке из голубовато-серого известняка, а Хуайцзуй неспешно следовал за ним.

— Ваньнин, иди медленно. Осторожнее, не упади.

Чу Ваньнин рассмеялся и обернулся.

Мо Жань никогда не видел настолько нежного, наивного, беззаботно улыбающегося лица.

— Хорошо, я подожду Учителя.

В то время Чу Ваньнин носил скромное темно-серое одеяние послушника. Он еще не принял постриг, поэтому его волосы были убраны в маленький пучок, прикрытый на макушке листом лотоса. Сочный зеленый лист, на котором словно изысканное украшение поблескивали капли росы, оттенял лицо Чу Ваньнина, делая его еще более чистым, ясным и живым.

Поравнявшись, Хуайцзуй взял его за руку:

— Ладно, на озеро