Теперь вытираю слёз. Сжимаю кулаки, готова ринутся и прикрыть, но нельзя. Всё ещё ждём.

Несколько грехов всё-таки повергают. Но имя им – легион. И тогда раздаётся приказ:

– Активировать сильфиду.

И голос в моей голове:

– Пора.

Пальцы Бэзила проворно бегут по клавишам, дёргают какие-то рычаги, нажимают кнопки. Но я то знаю, что прозрачные зелёные крылья за спиной выстреливают сами собой.

Потому что активировалась давно. Хочу драться.

Несусь над полем битвы, устланной телами людей и монстров, и чувствую себя сразу Желей и Карной одновременно. Вестницей смерти и её жницей.

Зерно на шее пульсирует.

Твари впереди замирают. Я куда меньше самого некрупного дракона. Монстрам, поди, смешно. Они уже забыли сильфид.

Мне тоже смешно, а ещё – припасена для них песнь. Зелёное пламя, что вырывается из моего горла, из моей груди, из моей сути, сметает их, как взрывная волна. Только ошмётки хлопьями пепла кружат. Ветра нет, даже он замер.

И такими же ошмётками разлетается и моё сердце. Жизнь монстра и человека – это всё равно жизнь. А смерть – всё равно смерть. И, убивая, я, призванная дарить жизнь, умираю сама.

Вторая волна.

Эти ещё громаднее, отвратительнее и злее.

Поднимаюсь с трудом, в крыльях не лёгкость, а свинец.

– Давай.

Нужно сделать усилие, чтобы взлететь. Вспоминаю наш первый поцелуй и становится легче. Отрываюсь от земли.

Как же грешно убивать, когда бабочки в животе.

Отдача в этот раз размазывает, лечу кубарем, впечатываюсь в гору трупов. Сил нет даже пошевелить рукой.

Кажется, переломала себе всё.

Сознание меркнет. Про сердце – молчу: оно, после атаки, – в лоскуты.

Голос в этот раз – совсем тихий, раненный, больной:

– Прости, но нужно ещё раз. Уже последние.

Собирая последние силы, встаю на четвереньки. В груди саднит, душит кашель.

Больше не подняться.

– Жил-был котёнок, – голос в голове давится рыданиями, – был он пушистый и рыжий…

Надо же, запомнил! Внутри теплеет.

– …громко мяукал и очень любил играть…

Вижу, как Лэсси несётся по лугу, вслед за рыжим котёнком. Её смех серебрен и чист.

Встаю на колени, выпрямляю спину.

– …он в лютый холод длинной зимою выжил…

Через дрожь, через боль, едва касаясь сознания, нежным шёпотом, и, почти совсем угасая, словно извиняясь:

– …и вот теперь будет весну встречать…

Девочки! Им нужен этот мир, и луг, и котята. А миру нужен их смех.

И крылья поднимают.

Свет, вырывающийся из меня, особенно ярок.

Крик матери, перед тем, как кинутся в драку за своих детёнышей. Испепеляющая любовь.

Она забирает последние силы. Выжигает изнутри…

Разлетаюсь пеплом вместе с монстрами.

***

– …Айринн, посмотри на меня. Айринн? Любимая!

Мои веки тяжелы, их не поднять, даже если он так просит. Быстрые поцелуи порхают по лбу, глазам, щекам, слетают на губы. Дразнят, манят приоткрыться, впустить.

– Айринн, всё хорошо. Девочка моя, котёнок мой…

Ладонь сжимает мою, будто переливает силу.

– Миледи, очнитесь.

Наконец, получается. Сначала они плывут, сливаются: белый и чёрный, чёрный и белый. Но постепенно возвращается чёткость.

Бэзил и судья Эйден. И у обоих – солнце в глазах, для меня.

Чувствую, что обвита каким-то трубками, по ним бежит не кровь, а золотистый нектар, наподобие того, которым угощал Вер. Наконец, ощущаю тело – руки, ноги. Вроде могу двигаться. И даже приподняться и обнять.

Он обхватывает меня, прижимает к себе так крепко, осыпает поцелуями.

Прощения не просит. Обычно, просят те, кто умеет прощать себя. Салигияры не умеют.

Судья Эйден быстро освобождает меня от трубочного плена, Бэзил подхватывает на руки.

Комната похожа на медблок из футуристических фильмов. Видимо, спящие всё-таки делились кое-какими технологиями с Эскориалом.

Только теперь, склоняя голову на грудь Бэзилу, слышу не только биение его сердца, но шум за дверями блока.

Он сразу отвечает на незаданный вопрос:

– Бунт. Мы раскололи Эскориал.

Судья Эйден кивает в подтверждение слов Бэзила.

– А как же остановится в шаге от войны?

– Войны бывают разные, – пожимает плечами судья. – И навстречу некоторым нужно шагнуть, иначе погибнет сама жизнь.

Подмигивает мне и идёт к двери. Бэзил со мной на руках следует за ним.

В коридоре путь нам перегораживает патруль. Во главе – тот же, со стены, со злым лицом.

– Именем Регент-Королевы и Великого Охранителя…

Бэзил осторожно опускает меня на ближайшую скамейку.

И они с судьёй Эйденом синхронно снимают перчатки. У Бэзила в руке мелькает уже знакомая синяя огненная плеть, оружие судей – орудие кары и возмездия.

Они становятся спиной к спине, свет и тьма этого мира. Разве их можно одолеть?

– Мы больше не подчиняемся вашим приказам, судья Даронт.

– Одумайтесь! Здесь же гражданские – бурмистр, лорды палаты!

Даронт мечет молнии, злое лицо рассекает гримаса гнева.

Эйден, напротив, спокоен и выдержан, а Бэзил и вовсе ухмыляется.

– Разве не вы должны были организовать эвакуацию, коллега? Ещё при первом сообщении о вторжении?..

Лицо Даронта трескается окончательно, гнев выплёскивается наружу:

– Взять изменников! – командует он. И несколько салигияров, действительно выступают вперёд, но замирают в нерешительности.

Даронт слетает с катушек и начинает топать ногами:

– Почему вы стали? Я сказал взять!

Тут старший группы поворачивается и, смерив зарвавшегося судью презрительным взглядом, отбривает:

– Мы не собаки!

– Судья Даронт, грехи гнева и гордыни овладели вами. Вы приговариваетесь к смертной казни. Приговор приводится в исполнение немедленно.

И прежде, чем Даронт успевает возразить, взблёскивает меч, и голова с открытым ртом и выпученными глазами, прыгая, как мяч по мостовой, катится по полу.

Эйден деактивирует меч и командует салигиярам:

– Займитесь эвакуацией, живо. Чтобы через десять минут здесь не было гражданских.